Клиффхэнгер

Астровская Настасья

Потом это подтверждали многие их общие знакомые. Да, Серега – остроумный, отзывчивый, легкий на подъем – это один человек. Великий Гутсби на площадке – совсем другой. Настоящий тиран и деспот. Требовательный, жесткий, вспыльчивый. И талантливый. Поэтому у него всегда все получается хорошо.

Так что это был вопрос выбора, как и, пожалуй, любой в жизни вопрос. Вариант раз – делать кино с Гутсби и сделать что-то стоящее. Вариант два – остаться живым и психически здоровым.

Лева как-то раз рискнул одной ногой шагнуть на жуткую неизведанную территорию работы с Сережей. Принес кусочек сценария для одной серии какого-то не очень внятного сериала, попросил дать мнение профессионала – ну, так, если вдруг, если не затруднит…

Сережу не затруднило. Он услышал слова «мнение профессионала», режим «друг» был выключен мгновенно, включился режим «режиссер». Леве показалось, Гутин даже в лице изменился и, возможно, стал немного выше ростом.

Он читал очень вдумчиво, вид у него был суровый. Басин начал расстраиваться.

– Смотри, – сказал хмурый Гутсби, – вот тут хорошо. Здесь хорошо. Здесь тоже. А здесь – не хорошо. Вообще не хорошо.

– Почему? – только и смог спросить Лева.

– Потому что, – вздохнул Гутин. – Слушай:

« – Ты, получается, у меня жену увел?

– Что значит увел? Она же не лошадь…»

Сережа выдержал паузу, потом пояснил:

– Мне смешно, да, я смеюсь, просто в себя, не обращай внимания. Но в контексте этой истории нормальные люди вот так не разговаривают.

– Нормальные люди и жен у друзей под шумок не уводят обычно, – усмехнулся Лева.

– Ну да, – как-то печально согласился Гутин.

На этом их диалог не завершился, так – был поставлен на паузу и иногда продолжался, вклиниваясь между репликами совершенно иных бытовых разговоров.

Совсем недавно, например, Серега проглядел наброски легендарного сценария, и произошла следующая беседа.

– Да ты пойми, ты же историю рассказываешь, – объяснял Сережа, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – Вот так же, как бы ты про друзей своих рассказывал, про соседей, я не знаю. Вот моя задача – взять то, что ты мне рассказал, и показать это другим людям так, чтоб им интересно было и все понятно. А ты сам с собой в эту игру играешь, сам пошутил – сам посмеялся!

– Это да, – вставил Лева, – я самодостаточный.

– Ну, шибко самодостаточные не искусством занимаются, – хмыкнул Гутсби, – а чем-то другим…

– Протестую, – засмеялся Лева, – может, это тоже своего рода искусство.

– Ну, в целом, да, вполне себе жанр кинематографа. Только ты, вроде как, в другом жанре хочешь реализоваться. И я все понимаю, мне тоже нравятся отсылки, но не может текст полностью состоять из бессмысленных и беспощадных отсылок, как Франкенштейнов монстр из кусков!

– Мне иногда кажется, что у меня жизнь состоит из бессмысленных и беспощадных отсылок, – мрачно отозвался Басин. – И тоже довольно бессвязных. Травмы – из орального периода развития, брови – папины, тело – собачье, гипофиз и семенники – человеческие… Получается полный абырвалг.

– Это многое объясняет, – грустно подытожил Сережа.

– Многое объясняет! – сказал себе Лева, глядя в окно поезда, и рассмеялся.

Полный абырвалг, да тут и винить некого, кроме себя. Вот эти рельсы, по которым он движется сейчас – результат всех его выборов. Как в игре.

И выборы эти, надо сказать, не всегда ему самому нравились. Хотя – бывало по-разному…

Басин снова вспомнил один день из своей жизни, к которому частенько мысленно возвращался.

В моменты хандры он задавал себе вопрос: ну и что же хорошее я сделал в жизни? Получил образование? Работал где угодно – а чаще где неугодно? Писал и продавал всякую ерунду? Женился? Почти все варианты не подходили, кроме одного. И Лева понимал это, становилось одновременно смешно и тепло в груди, и он говорил себе полушепотом:

– В конце концов, я ведь… спас котенка.

***

Котенок случился со Львом Басиным, разумеется, в неподходящий момент. Маленький пуховый комок, белые и полосатые пятна, покрасневший нос, глаза, превратившиеся в две огромные пропасти черных зрачков…

Впрочем, это, конечно, не начало истории.

Начало истории – это Нася, которая уехала к маме на несколько дней.

Или конфликт Паши и Иры Рогожкиных.

Или та самая студентка, которая когда-то сказала Паше вместо «здравствуйте» – «я в вас влюбилась».

Хотя нет, вряд ли. Это же была тайна.

Такая тайна, которую все знали. Неловкая такая, гаденькая. Ее вслух не называли, но подразумевали – под кивком головы, или движением бровей, или странным жестом.

Тайна была молода и черноволоса, и у нее было все необходимое, чтобы вляпаться в эту историю: тонкая талия, грудь третьего размера, наивность юности и очень мало чувства собственного достоинства.

Еще у нее было имя, но им в разговорах не пользовались. Паша говорил «дурочка», Лева – «ну, та», Ира- «девица». Нася пару раз назвала болотной русалкой и рыбиной, а так обычно протягивала «эта»:

– …зачем ты опять про то, как он с эээтооой…

Иногда Насе даже было жаль эту. О той девушке вспоминали с ненавистью, горечью или досадой, а ведь, наверное, она и что-нибудь хорошее в своей жизни сделала.

Но им всем, впрочем, не очень интересны были добрые дела девицы. И уж точно никто не хотел разбираться в том, что сподвигло ее дождаться Павла после работы и сообщить ему о своих чувствах.

На вопрос, почему эти чувства нельзя было проигнорировать, Паша неизменно отвечал:

– Не знаю, так получилось!

С этих слов он буквально начал рассказ о ситуации Леве.

– Не знаю, так получилось… там… выхожу я вечером, все разошлись уже, и она буквально под ноги мне кинулась, прикинь!

– Ага, и говорит: Паша, я ваша навеки! – рассмеялся Басин.

– Типа того, – вздохнул Рогожкин. – Начала мне рассказывать, какой я удивительный-замечательный. Только моргнул – мы уже в кровати лежим…

– Понял, буду осторожнее тебе комплименты делать, – кивнул Лева.