Клинок без ржавчины
Шрифт:
— Такою, какой будешь ты, Мария.
— Скажи мне правду!
— Я правду говорю.
— Ты меня очень любишь?
— Очень…
— Нет, правда, какой ты хочешь, чтобы я была?
— Какая ты есть, Мария.
Она взглянула на Ладо сияющими глазами и тихо рассмеялась. Удивительно красила Марию радость, почаще бы радовалась она!
Мария вдруг нахмурила брови и сказала сердито:
— Извини, пожалуйста! Ты, может быть, думаешь, что я буду целыми днями сидеть дома за шитьем?
Ладо от души расхохотался. Но в каморку вошла Настасья
Женщины начали укладывать вещевой мешок. Мария положила только одно свое ситцевое платье, полотенце и фотографию родителей. Она хотела взять с собой еще какие-то вещицы, но Ладо не позволил.
— Возможно, и эту скромную поклажу придется бросить дорогой, — сказал он.
— Самое главное, болота пройти, — сказала Настасья Степановна. — Где бы вам проводника достать?
— Да, с проводником было бы легче, — согласился Ладо.
Мать и дочь долго думали, к кому обратиться за помощью, и наконец после горячих споров остановили свой выбор на старике Гирском.
Ладо и раньше слыхал о соседе Вершининых — старом трактористе Гирском. Однажды зайдя вечерком к Настасье Степановне, старик чуть было не забрел в каморку Ладо.
— Если бы он и вошел, ничего плохого не случилось бы. Этот старик — друг моего отца, — успокоила Мария раненого.
…В то утро Гирского не оказалось дома, и Настасья Степановна послала Марию на гумно, где молотили хлеб.
На прошлой неделе в село прибыл фельдкомендант. Как-то утром Вашаломидзе увидел его в окно. Неповоротливый, приземистый, распухший от пьянства фашист купал в озере гнедого жеребца. Ладо запомнились его подстриженные, как у Гитлера, усы и двойной подбородок. Фельдкомендант должен был обмолотить и послать в город хлеб из трех колхозов.
В тот год на передольских полях творились чудеса. Стеной стояла высокая пшеница. Можно было пройти поле от края до края и не найти ни одного тощего колоса.
Настасья Степановна говорила: в нынешнем году передольцы получили бы по пять-шесть килограммов пшеницы на трудодень. Но не на радость деревне созрел этот урожай. Фельдкомендант сам подбирал работниц для молотьбы. Марию тоже два раза гоняли на ток. Трактором управлял старик Гирский.
Машина ли была тому виной или старость Гирского, но трактор почти всегда был на простое. Иногда за длинный летний день не удавалось обмолотить и полвоза пшеницы. В разгар работы машина вдруг начинала оглушительно трещать, казалось, вот-вот взлетит на воздух, но она так же внезапно замолкала, и, пока удавалось снова ее запустить, наступали сумерки и работа прекращалась. Старик Гирский с утра до вечера возился с трактором. Тут же вертелся староста Гаврик и последними словами ругал тракториста.
— Ты мне голову не морочь, старый козел! — кричал Гаврик. — Забыл, для кого хлеб молотишь! Для германской армии, слышишь! Сорвешь обмолот — башку с тебя снимут, так и знай!..
Оглядев черневшие на подстилке
— Машина не человек, Гаврик! Человека и избить можно, и последний кусок у него отнять, и без крова его оставить — все-то он, шельма, стерпит. А машина — что скотина неразумная, знай своего требует. Тут силой не возьмешь, как ни кричи, как ни приказывай. От зари до зари гоняем трактор, а ремонта настоящего ему нет.
— Ты что мне лекции разводишь! Уж больно образован стал!.. Смотри, Гирский, договоришься…
Гаврик круто повернулся и, вытирая платком красную, заплывшую жиром шею, пошел в деревню. Семьсот мажар свезли на гумно, но заскирдовать не успели. Один хороший дождик мог погубить весь хлеб.
Земля иссохла от зноя. Над ней клубилась бурая пыль. В эту жару и духоту фельдкомендант по нескольку раз в день наведывался к молотилке. Он обливался потом. Под мышками, у пояса, между лопатками на его мундире расползлись большие темные пятна. Он жадно пил холодное кислое молоко из кувшина и осыпал старика Гирского грубыми ругательствами.
…Солнце припекало вовсю. Молотилка опять не работала. Женщины, разомлев от жары, лежали в тени на соломе и лениво переговаривались. Весь потный, запыленный, вымазанный в керосине, Гирский хлопотал возле трактора — машина стояла с утра.
Мария не успела переговорить с Гирским. Взбешенный фельдкомендант, подскакав верхом к трактору, изо всех сил хлестнул старика нагайкой. Как яростно рванулся старый тракторист к гитлеровцу! Мария в ужасе закрыла глаза. Она думала, что Гирский ответит фельдкоменданту ударом на удар и произойдет непоправимое несчастье. Но этого не случилось. Девушка подняла голову, и сердце у нее болезненно сжалось: старик стоял перед фельдкомендантом с таким жалким, покорным видом! Ни кровинки не было в его лице.
— Я шагу отсюда не сделаю, пока трактор не заработает. Ну, живо, не то запомнишь мою нагайку, — пригрозил фельдкомендант.
Лежащие в тени женщины испуганно вскочили и сбились в кучу. Все поняли: фельдкомендант не шутит.
Гирский вытер лоб дрожащей рукой и повернулся к трактору.
Мария видела, как беспомощно и мучительно бился старик над машиной: он никак не мог ухватить ключом гайку. Острая жалость охватила девушку. Она не могла себе представить, как можно поднять руку на такого старого человека. Позорное дело свершалось у нее на глазах.
Мария решительно подошла к трактору.
— Дайте я попробую. Может, что-нибудь выйдет, — сказала она и, не дожидаясь ответа, взялась за дело.
Она внимательно осмотрела двигатель. Все как будто в порядке. Потом сняла свечи. У крайней свечи не оказалось зазора.
— Концы провода соединились! — воскликнула Мария.
Она развела провода и взялась за рукоять. Трактор кашлянул раз, другой, потом внезапно набрался сил и размеренно затарахтел. Мария подождала, пока уехал фельдкомендант, и громко, чтобы пересилить шум молотилки, сказала старику: