Клинок инквизиции
Шрифт:
Барон был вдов, но в доме его обитало множество родственников, приживалов и воспитанников. Казалось, он сам не знал им счета. Среди этой оравы легко было затеряться.
Место нашлось всем. По приказу барона, родственники были «уплотнены», а для гостей освободили две комнаты на втором этаже. Клаусу выпало жить с Аароном, Сенкевичу достались персональные покои.
– Входи, – лениво проговорил Сенкевич.
В комнату, робея, заглянул молодой слуга.
– Там к тебе пришла… дама, герр Гроссмейстер. Впустить?
Дама?
– Я сам посмотрю, – сказал он.
Быстро оделся, спустился на первый этаж, прошел через просторный зал. Слуга распахнул тяжелую входную дверь:
– Вот… дама…
На пороге стояла Роза – растрепанная, перепачканная сажей, на шее запеклась кровь. Девушка тяжело дышала, едва держалась на ногах. В черных глазах – ужас и ярость.
– Табор… сожгли. Всех перебили, – выдохнула она и упала прямо на руки Сенкевича.
Он подхватил девушку, бросил тяжелый взгляд на слугу:
– Скажешь кому…
– Ничего не видел, герр Гроссмейстер, – зачастил сообразительный малый. – Лекаря привести, что ли?
– Не нужно, сами справимся.
Сенкевич пронес цыганку в свою комнату, уложил на широкую кровать, позвал Аарона. Судя по ужасу и скорби в выпуклых глазах мальчишки, он был неравнодушен к красивой цыганке. Но быстро справился с собой, прислушался к дыханию Розы, приподнял веки, дотронулся до шеи.
– Смятение и потеря чувств, – диагностировал он после всех манипуляций. – От огня жидкости тела перегрелись и взбурлили.
Медицина на грани фантастики, мысленно усмехнулся Сенкевич. Вслух спросил:
– Что предлагаешь?
– Нужно положить на лоб холодный компресс, – с профессорским видом порекомендовал Аарон. – А когда больная проснется, давать как можно больше воды. Возможно, ее стошнит, и даже желчью, но это хорошо, так она извергнет негодные жидкости.
Устранить обезвоживание и вывести токсины, если надышалась дымом, перевел Сенкевич. Что ж, для средневекового аптекаря-недоучки парень неплохо справился.
Аарон между тем притащил ночной горшок, поставил возле кровати:
– На всякий случай.
Затем принес миску холодной воды и кусок чистого полотна, смочил ткань, положил на лоб цыганки.
– Не знаю, сколько она будет в беспамятстве. Но пусть, ей нужен отдых. Я присмотрю за ней, герр Гроссмейстер. Сейчас только…
Он снова выскочил из комнаты, вернулся с ретортой, в которой поблескивало и двигалось что-то яркое. Сенкевич насторожился, решив, что алхимик собирается попотчевать Розу каким-нибудь самодельным лекарством. Но мальчишка уселся на краю кровати, заворковал:
– Брунхильда, моя малышка. Ей без меня было бы скучно.
Сенкевич присмотрелся: за стеклом сидела ящерка. Пятнистая, черно-желтая, сантиметров пять в длину, с массивной головой и глазками-бусинками.
– Это моя саламандра, – пояснил алхимик. – Однажды, когда я настаивал тинктуру для философского камня, она выпрыгнула на меня прямо из огня.
– Камень-то получился?
– Нет, – вздохнул мальчишка, – ведь саламандра ушла. Если бы осталась, тогда бы вышло. Но ей что-то не понравилось. Потом тинктура загорелась, и чуть не случился пожар…
Скорее всего, выпрыгнула из бревна, когда оно нагрелось, подумал Сенкевич. Как странно в Средневековье суеверья перемешаны с верой, а настоящее колдовство – с шарлатанством. Вслух спросил:
– Что ж ты ее назад не кинул?
– Жалко стало, она маленькая и очень красивая.
Роза пролежала без сознания до середины дня. Аарон старательно менял компрессы, щупал пульс, сокрушенно качал головой. Наконец девушка застонала и открыла глаза. Сенкевич склонился над ней:
– Очень плохо? Что болит?
По испачканным сажей щекам покатились слезы:
– Душа болит, красивый. Сердце болит. Всех убили… И стариков, и детей тоже. Люди из города пришли, с кольями, с топорами. Кричали, сжечь колдунов. И жгли, и резали…
Сенкевич присел рядом, обнял девушку, осторожно прижал к себе, тихо проговорил:
– Что ж на будущее не погадала? Можешь ведь…
– На себя гадать нельзя, на семью гадать нельзя – карты правды не скажут. А табор одна большая семья, красивый… Нет больше табора. И меня нет. Куда идти?
– А меня как нашла?
– А тебя по картам. Как убежала, раскинула и пошла искать.
– Оставайся, – предложил Сенкевич. – Я ведь звал тогда.
Роза подняла блестящие от слез глаза:
– Останусь. Будете моим табором.
Барон фон Барнхельм ничуть не возражал против еще одной постоялицы и тут же приказал слугам приготовить для нее комнату.
– Зачем я должен лезть в этот кипяток? – ворчал Клаус, недоверчиво рассматривая бочку, которую служанки наполнили теплой водой.
– Затем, что я приказал, – вот уже в третий раз терпеливо отвечал Сенкевич. – И это не кипяток. Мойся, пока не остыло.
– Почему, чтоб я сдох?
– Потому что ты козлом воняешь! – наконец разозлился Сенкевич. – Понимаю, конечно, он – родное тебе животное, символ Сатаны и все такое. Но меня это соседство как-то не радует. Когда ты мылся в последний раз?
Клаус почесал белобрысую макушку:
– Не помню.
– Значит, лезь! И отскребись как следует, с мылом!
Демонолог вздохнул, скинул одежду, которую тут же подобрала расторопная прислуга, и хлюпнулся в бочку. Аарон, уже чисто вымытый, наряженный в богатый костюм из зеленой шерсти, услужливо подал ему склянку с жидким мылом: