Клинок Смерти-Осколки
Шрифт:
– Пусть все видят, что в рядах трудящихся идут грамотные люди, – ответил Бронштейн и напомнил жене: – Соня работай флажком активнее.
Народа было много, все радовались. Играли гармошки, пелись песни.
1936 год. Весна.
Все проживающие жители коммунальной квартиры, в которой проживал Бронштейн с семьёй, отмечали праздник прохождением торжественной демонстрацией по главной площади Смоленска.
Воротник и Гвоздь, молодые пацаны из среды людей с притягательной силой к тому, что лежит
На скатерти стола в гостиной комнате Бронштейна лежала груда всякой всячины, от серебряной столовой утвари до женского нижнего белья собранная молодыми жуликами.
Гвоздь свернул скатерть, завязал её узлом, оглядел перевёрнутую вверх дном комнату Бронштейна и со вздохом обратился к напарнику:
– Воротник, вроде всё собрал. Куча всего, со всей квартиры собрали, а у этого архивариуса даже ложки нет ни одной серебряной, только посуда фарфоровая.
Воротник в этот момент заметил на буфете среди посуды банку с надписью «сахар». Он встал на табурет, достал банку и, спустившись на пол, стал открывать крышку со словами:
– Бывает, сюда конфеты кладут, от детей прячут, чтобы много не ели.
– Зачем покупать детям и прятать? – спросил недоумённо Гвоздь.
– Затем Гвоздь, чтобы задница не слиплась от сладкого, – засмеялся пацан и открыл банку из-под сахара. В банке находились куча хлама для шитья.
Гвоздь высыпал содержимое на стол и, разворошив руками кучу выбрал из неё белый носовой платок, завязанный узелком. Развязав узел он, с вытаращенными глазами присвистнул и произнёс Воротнику:
– У Сапожника на золото, прямо нюх. Может, давай одну серёжку задвинем втихаря на рынке?
– Нет, гвоздь, не буду я связываться с Ефимом. Ребята говорят, он гвозди в пятки забивает за ослушание. Мы и так денег выручим за шмотки на рынке и Ефим, ещё нам подкинет деньжат за работу выполненную. Пошли отсюда.
Воротник и Гвоздь с узлами добычи на спине вышли из коммунальной квартиры через входную дверь и по лестнице поднялись на чердак дома.
***
Бронштейн так и не понял почему, участковый инспектор после демонстрации трудящихся, сидя за столом в комнате Бронштейна, составлял протокол о краже имущества граждан коммунальной квартиры именно в его гостиной. А находились соседи потому в его комнате, что уважали Бронштейна за умные речи и большие знания философии жизни.
Народ толпился вокруг стола, давали наперебой показания, а оперативный работник в штатском одеянии слушал их с внимательным выражением лица.
Бронштейн провёл рукой по рассыпанным на столе швейным принадлежностям и зачем-то заглянул в пустую банку из-под сахара. Его жена Соня собирала с пола разбросанную одежду, недовольно обсуждая, ситуация:
– Ну, надо же, сходили на демонстрацию.
Роза и Марта, стоя рядом с Бронштейном, сняли с головы береты, и Роза спросила отца:
–
– Похоже на то, – ответил Бронштейн.
– Нашли что-нибудь? – поинтересовалась Марта.
Соня поднесла разбитую чашку к лицу Бронштейна со словами негодования:
– Самуил, ты только посмотри, что сделали с китайским фарфором эти культурные люди?
– Соня не делай мне нервы, – ответил Самуил Яковлевич и с удивлением в голосе продолжил: – Куда соседи смотрят?
Очередь допроса дошла до Бронштейна, но соседи стояли гуртом и никто не желал выходить из комнаты. Оперативник обратился к Бронштейну строго, по правилам:
– Ваша фамилия?
– Бронштейн Самуил Яковлевич, – ответил вялым голосом ювелир.
– У вас, что-нибудь пропало товарищ Бронштейн? – продолжал оперативник.
– А, что у меня может пропасть, ежели у меня пропадать нечему? Вот, сахар украли. Видно самогонщики орудовали.
Оперативник не сдержал улыбки, но ответил строго:
– Разберёмся.
А, за окном на улице слышна была громкая музыка гармошки. Люди пели песни и плясали.
1936 год Лето.
Прохору видно определена была его дорога не просто так. Не попадался он в руки правосудия за свои дела. Видно всё, что он оставлял, своими кровавыми следами копилось для какого-то особого решения, где-то там, на Небесах, где выносились приговоры по деяниям человеческим и, управлялось людскими Судьбам по надобности. Тяжка была его ноша. Тащил он на плечах своих целый чан людской крови и след из плоти отнятых жизней волочил за собой нескончаемый, зная, что за всё будет ответ. Но не боялся он того, что не испытал сам. Шёл он по этому смело по трупам, не оставляя возможности узнать правду о себе никому.
Хитрый был Прохор и отчаянный. Всё продумывал сам и не с кем из своей банды не делился задуманными разбоями, только в последний момент перед акцией рассказывал подельникам о плане нападения. Доверял он только Казбеку.
Казбек всё запоминал, что, да как делал Прохор и не перечил ему. Дал ему Прохор отмычку от всех замков амбаров и квартир, научил и бровью не повести, когда жутко было. Казбек сильный был, оружие не носил, кроме расчёски металлической с заточенной ручкой, потому, что бил он кулаком сильно, смертельно и только один раз, в висок своей жертвы. Никто не выживал после его удара, так и умирали жертвы, не приходя в сознание от выбитых мозгов.
Снимали они дом под городом Смоленском. Банда вела себя тихо, не с кем из криминального мира дружбу не водили.
Прохор узнал, кто в городе за порядком смотрит и был удивлён, что у смотрящего в помощниках ходит брат его родной погодка, Ефим. Навестил Прохор Ефима тайно.
Встретились они в Смоленске в парке вечером. Вызвал Прохор брата своего через девчонку случайно знакомую.
Прохор сидел на скамейке в парке, когда к нему подошёл Ефим и, признав брата, с изумлением произнёс: