Клоаки Большого города
Шрифт:
Тут у входа в клоаку заметались трое плохо одетых мальчишек лет десяти-двенадцати. Они намеревались пробраться внутрь взрослого заведения…
Нет, отложим пока эту историю, вернёмся к ней позже.
Самая хорошая, изумительная клоака находится у торгового центра «Золотой Колос». Раньше тут, при СССР, был большой хлебный магазин «Золотой Колос», потом всё рухнуло, начиная с СССР, но название осталось. И граница городского района буквально проходила в паре метров от клоаки, потому она уцелела, процвела и стала самой лучшей рюмочной в Большом Городе. Здесь опрятно, здесь чисто, очень дружелюбно. Раньше висело объявление: «Осторожно!
– Прости, брат! Радость, брат! День рождения, брат!
И тянет мне руку для пожатия.
Я знаю, что в клоаке можно столкнуться с любым, потому расслабился, пожал руку хохочущему, обкуренному и пьяному имениннику, пожелал:
– Что ж, раз так, счастья тебе и удачи!
Тут же человек протрезвел, глаза обрели смысл, он взял и поцеловал мою руку (Я обалдел – это перебор! Но принял за сильное алкогольное опьянение именинника, раз он так расчувствовался поздравлению) и приложился лбом к моему запястью. Его спутник тоже перестал смеяться. Они коротко кивнули мне, и испарились в темени зимнего вечера.
Захожу в клоаку. А там идёт разговор о карманниках. И завсегдатаи тут же говорят:
– Вас сейчас не обшарили на входе? Это были карманники. Они здесь во всю шерстят!
Я не боялся за карманы – я в них ничего не держу, кроме носового платка, потому посмеялся – как ловко придумали, негодяи – пока человек барахтается в накинутой на него сверху куртке, они шарят по его карманам. А почему поцеловали руку и приложились к ней лбом – я пожелал им воровской удачи! Так они восприняли мои слова. Карманники – люди очень суеверные. Я им пожелал удачи, и они, этим нехитрым ритуалом, попытались её закрепить.
Я потрогал карманы, вроде не тронутые. Я поразился – пожелал варнакам хорошего, и меня не тронули!…
Наивная простота! Следующим утром, собравшись на работу, я осмотрел себя в настенном зеркале уже в верхней одежды, и неприятно поразился – карманы, на замках-молниях, какими я никогда не пользовался, оказались вскрыты. То есть, один пожимал руку, кивал головой, целовал запястье, а другой в это время вскрывал карманы.
Когда, приняв дозу алкоголя, я вышел из клоаки в тот вечер, в далёкой темноте шумел скандал.
– Ты что смеёшься, урод? Ты мои карманы шмонал!
– Ты что, брат? Ты не прав, брат!
– Не брат я тебе!
– Эй! А! А!
Шум и возня. Сцепились…
Но, видимо, романтики с большой дороги стали напрягать даже хозяев клоаки, и со стен сорвали объявления о карманниках, и поставили молодого, крепкого охранника в брезентовой форме американского спецназа.
В этой клоаке не встретишь королей жизни – совсем опустившихся людей, пропивающих доставшиеся от умерших родителей квартиры и презирающих труд, как таковой, здесь обычные клиенты – это работяги, выходящие из метро. Они быстро выпивают свои дежурные сто грамм после долгого, тяжелого рабочего дня, запивают, кто соком, кто лимонадом или минералкой, а кто и закусывает микробутербродом или долькой лимона, и идут домой. Завсегдатаи здесь – хорошо одетые, весёлые, образованные пенсионеры. Они всегда расскажут что-то очень интересное и весёлое. Даже, как-то, выступил интеллигент, любящий поэзию. Он там выпивал «стационарно» – взял себе побольше алкоголя и, млея от его воздействия, общался с «массовой аудиторией», выстаивающей очередь за вожделенной выпивкой. Он прочитал красивое и длинное стихотворение – я всё время стоял в очереди, и прослушал его от начала до конца. Посетители воспылали весельем и начали хлопать. Строгая продавщица тут же пресекла вспышку культуры:
– Хватит! Это вам не поэтический салон! Зашел, выпил, вышел! Стихи читайте на улице!
Мужики, человек двадцать, боязливо замолкли…
Последний раз, опять выстаивая очередь в этой изумительной клоаке (Что поделать – метро рядом, людской поток большой, очередь почти всегда. Денег там оседает – мама дорогая!), услышал такой разговор:
– За рулём нельзя разговаривать! Это отвлекает! Это опасно! В этом причина семидесяти процентов аварий! – заявил один из выпивох в конце очереди.
– Хр-Хм, – хрюкнул смехом ухоженный пенсионер, попивающий у стойки «Изабеллу». – Я тебе скажу, что делают водители! Я сегодня видел! Водитель красит губы, говорит по телефону, и тут же щелкает семечки!
Продавщица рассмеялась этому заявлению, пояснила:
– Я тоже это видела!
– Паша! – предостерёг рассказчика другой пенсионер, уже хорошо выпивающий и закусывающий. – Паша, это не водитель, это – обезьяна с гранатой!
И мы заулыбались, понимая, что речь идёт о женщине за рулем…
Клоака, примерно одного уровня пакостности с клоакой у гостиницы – это рюмочная у Сада Чекиста. Не скажу, что там сильно плохо, но там опасно… Был я там всего раз пять, и всегда чувствовал себя очень напряжённо в этом заведении. Оно располагается в глубоком подвале…
Но не будем торопить события.
Стояли мы с дядей Вовой у Сада Чекиста. Сад прибывает в степени крайней захламлённости и неухоженности. Хоть памятник и свежевыкрашен бронзовой краской, мраморные плиты основания требуют ремонта. Такое ощущение, словно здесь время остановилось на уровне девяностых годов всеобщего развала.
Как сказал бы мой дед: «Бляха-Муха! И это двадцать первый век!».
Помню, в моём детстве, бабушка ругала деда: «Иван, что ты постоянно материшься?». Дед удивлялся: «Никогда!». В ответ удивлялась бабушка: «А это: Бляха– Муха! Японский городовой?!». Дед пояснял: «Бляха – это специальная, цельнометаллическая пряжка мужского ремня, обычно военного. Муха – это муха. Как выразилась одна забавная девочка – муха – это маленькая птичка… А Японский городовой – это японский полицейский… Никакой матерщины…».
Так вот, Сад ещё не превратился в дикий лес, но уже на грани. Дядя Вова томился. Он хотел выпить, а выпивать было рано – в Большом Городе, как я указывал выше, раньше девяти утра распитие алкоголя не поощряется властями. Ну, тыркнулись мы в пару супермаркетов, где уже все сотрудники, начиная от директора и кончая уборщицами и кассирами – гастарбайтеры, выходцы из Средней Азии, нас везде обломали, ибо кассовый аппарат, он не человек, он отбивает алкоголь только после положенного срока.
Дядя Вова откровенно тосковал. Нам требовалось ехать по делам в Крематорий, который угнездился за городом, и жёг трупы в три смены. Город большой, мрут много…