Клошмерль
Шрифт:
Короче говоря, единогласно приняли положение, которое можно было свести к одному слову: «Разоружайтесь!» И поскольку все государства послали в Женеву своих военных экспертов, то немецкая фирма Крупп и французская фирма Шнейдер посчитали весьма уместным командировать туда своих лучших агентов, полагая, что последние наверняка отыщут возможность побеседовать в отелях о новейших образцах оружия и получить выгодные заказы. Эти агенты блестяще знали своё дело, они располагали исчерпывающими сведениями о всех государственных деятелях и их приспешниках и распоряжались внушительными фондами для подкупа – фондами, которые могли удовлетворить самую привередливую совесть. Впрочем, соперники, заразившись общими пацифистскими настроениями, сочли более выгодным разоружаться,
– Дорогой коллега, – сказал агент Круппа, – места хватит на двоих. Не правда ли?
– Давайте пополам, – сказал в заключение агент Круппа. – Чем можете похвастаться?
– Орудия в 65, 75, 270 и 370 миллиметров и скоростная пушка с калибром 155 миллиметров, – ответил ему француз. – По этим видам мы не боимся никакой конкуренции! А вы?
– 88, 105, 130, 210 и 420 миллиметров. Мне кажется, что по этим видам вам не сравниться с нами, – ответил ему немец.
– В таком случае – по рукам, куманёк!
– По рукам! В доказательство моего расположения сообщаю вам, что Румыния и Болгария собираются укрепить свою лёгкую артиллерию. Вы, несомненно, с ними договоритесь. Кстати, будьте осторожны с Болгарией: у неё не очень устойчивый кредит.
– Приму это к сведению. А вы обратите внимание на Турцию и Италию. Я знаю, что для их фортов необходимы тяжёлые орудия.
За двое суток оба агента уже успели провести несколько полезных бесед и раздать несколько поощрительных чеков. После этого словопрения на конференции несколько поутихли. Государственные деятели уже успели произнести пять или шесть первоклассных речей, отмеченных высоким полётом мысли. Они были рассчитаны на мировой резонанс. И французская речь была лучшей из них.
В ночь на 19 сентября в Женеву пришла шифрованная депеша, в которой сообщалось о волнующих происшествиях в Клошмерле. Как только эту депешу расшифровали, секретарь помчался в апартаменты премьер-министра, чтобы ввести последнего в курс дела. Глава правительства дважды прочёл депешу про себя и третий раз – вслух. Затем он обернулся к сотрудникам, присутствовавшим при этой сцене.
– Чёрт подери! – сказал он. – Ведь подобная история может свалить мой кабинет. Мне необходимо немедленно возвратиться в Париж.
– А конференция, господин премьер-министр?
– Очень просто, вы её сорвёте. Как можно быстрее отыщите какой-нибудь способ. Разоружение может и подождать: оно дожидается уже пятьдесят тысяч лет. А вот Клошмерль ожидать не станет, и, насколько я знаю этих болванов депутатов, не пройдёт и двух дней, как они мне сделают официальный запрос в парламенте.
– Господин премьер-министр, – проговорил главный эксперт, – а ведь, пожалуй, есть способ всё урегулировать. Доверьте ваш план министру иностранных дел. Пусть он защищает позиции Франции, а мы поддержим его, как сумеем.
– Право, вы очень наивны! – сухо проговорил премьер. – Неужели вы думаете, что я целый месяц корпел над этим планом только для того, чтобы передать его сегодня Ранкуру, который выедет к успеху на моём горбу? Разрешите вам заметить, мой дорогой друг, что для эксперта вы слишком плохо оцениваете обстановку.
– Но я думал, – пробормотал эксперт, – что это в интересах Франции…
Оправдание было явно несостоятельным, и премьер-министр почувствовал острую досаду.
– Франция – это я! – прокричал он. – Да-да, пока это так! Потрудитесь, господа, потихоньку сплавить всех этих мартышек в те страны, откуда они приехали. Через несколько месяцев мы для них сварганим ещё одну конференцию. Это даст им лишний повод прогуляться. Так что нечего морочить мне голову с этой конференцией – я её считаю законченной. Вот что: попросите, чтобы меня связали с Парижем. Я хочу переговорить с Лювла.
Последнее возражение выдвинул человек, не проронивший до сих пор ни звука:
– Неужели, господин премьер-министр, вы не опасаетесь, что общественное мнение Франции превратно истолкует ваш внезапный отъезд?
Прежде чем ему ответить, глава французского правительства обратился к своему личному секретарю:
– Какова наличность наших секретных фондов?
– Пять миллионов, господин премьер-министр.
– Вы слышали, сударь, – сказал премьер, – пять миллионов! Стало быть, общественного мнения для нас не существует. Учтите следующее: французская пресса недорого стоит, ведь журналисты зарабатывают гроши. Я это испытал на себе, поскольку начал свою карьеру в прессе, в отделе иностранной хроники… Нет, господа, мы действительно можем спокойно уехать. Разоружимся в другой раз. А пока займёмся Клошмерлем.
Вот таким образом провалилась конференция по разоружению в 1923 году. Судьба народов зависит от всяческих пустяков. Только что мы лишний раз убедились в этом. Если бы Адель Торбайон была менее сладострастной, Тардиво менее предприимчивым, Артюр менее подозрительным, Фонсимань менее легкомысленным, а Пюте менее озлобленной, быть может, судьбы мира были бы совсем иными…
Прежде чем покинуть Клошмерль 1923 года, следует рассказать о том, как закончилось 19 сентября – день, необычайно насыщенный драматическими событиями.
Было шесть часов вечера, и гнетущая предгрозовая жара нависла над удручёнными клошмерлянами. Внезапно над городом пронеслось дуновение бури, колючее, как свирепый зимний вихрь. Три гигантские тучи, похожие на пузатые каравеллы, плыли по небесному океану, гонимые сильным циклоном. Вскоре с запада, подобно нашествию варваров, двинулись безобразные полчища чёрных туч, которые несли опустошение в своих недрах, раздутых от электричества, от огромной массы воды и смертоносной картечи града; похожие на эскадроны бесчисленных завоевателей, они покрыли всю землю тенью и полонили её тишиной первобытного ужаса, всегда готового возродиться в людях, извечно гонимых богами. Азергские горы, быстро терявшие чёткость своих очертаний, внезапно раскололись от грохота. Молнии искромсали их склоны, а ужасные взрывы сдвинули с оснований. Вскоре небеса превратились в тусклое, разорённое и зловещее пространство. Со всех четырёх сторон грозовые вспышки воспламенили мир, и вся планета вздрогнула на своей оси, потрясённая до самой глуби своих тысячелетних недр. В одно мгновение потоки затопили долины, приплюснули холмы и поглотили весь горизонт. Со всех сторон обрушились гигантские, всепогребающие стены воды, отделяя Клошмерль от остального мира и оставив этот городок, проклятый богом, наедине со своей совестью перед лицом безжалостного суда. С неба яростно посыпались градины величиной с яйцо – они неслись наискось, колотили в стёкла, заливали комнаты, где хозяева позабыли закрыть окна, затопляли погреба и амбары, срывали флюгера и ставни, вдребезги ломали ящики с сыром. Порывы ветра отрывали от земли зазевавшихся кур и, повертев ими в воздухе, как опавшими листьями, разбивали их о стенку дома.
С двух сараев сорвало крыши, и они пролетели целую сотню метров, разбрасывая черепицу, как бомбы. Длинная печная труба рухнула в одно мгновенье, как старик, внезапно сражённый параличом. Множество ручьёв, сливаясь тут и там в единый поток, размывали главную улицу, унося в своих мутных водах синеватые и блестящие булыжники мостовой. Кладбищенский кипарис запылал от удара молнии и начал тлеть, как угасающая свеча. Молния, яростная, как орудийная вспышка, сверкнула над церковной колокольней, угрожая ниспровергнуть легкоуязвимое сооружение из балок, легенд и веков. Но потом, изменив свой прицел, она ринулась на мэрию: она согнула, как булавку, громоотвод и рассеяла в прах республиканскую черепицу. Несмотря на хлещущий ливень, она спалила знамя, разбила на фронтоне камень, где было высечено слово «Братство», и наложила свою пылающую печать на деревянный стенд у дверей, где вывешивались смехотворные людские постановления, подписанные Бартелеми Пьешю. Выбрав цель подальше, она метнулась к дверям нотариуса Жиродо и ударила в металлическую табличку, зашипев, как вспыхнувший коробок серных спичек. И этого было вполне достаточно, чтобы вызвать колики у господина нотариуса, уже готового укрыться за бронированными стенками сейфа – истинного обиталища его подлой душонки.