Клуб интеллигентов

Пакальнис Антанас

«Шикарный фильм! Режиссура, изобретательность операторов, кадры по всем линиям, со всех углов!» — своими словами расплескивает Теплюс свежеуслышанное мнение, а над ним смеются. А ведь это мнение в одном из ателье мод недавно одобрили трое красиво одетых эрудитов, непогрешимых, словно покойники.

Что же стряслось, черт подери?

Ведь некоторые острословы настолько обнаглели, что стали и сами спрашивать:

— Товарищ Теплюс, а как вам понравился концерт Плярпы?

Приперли к стене нашего милого знатока. На концерте он не был и мнения авторитетов подслушать еще не успел. Но разве мог этот знаток

всех искусств признаться, что концерта не слышал? Никоим образом!

Потому он и попытался дипломатически вывернуться:

— Если заглянуть в сущность музыки, мы увидим, что тенденция раскрытия связей с массами сегодняшней тематикой, интенсифицируя производство и внедряя новые формы воздействия, которые...

Тенлюс так и не закончил, так как это было немыслимо: он не знал, что сказать.

Острословы и выгнали его за это из своего кружка.

Потом судьба стала еще более яростно преследовать его: при несовпадении мнений, Теплюс все чаще возвращался домой трезвым. Он стал сомневаться в мудрецах, пусть они и с бородами, и в черных костюмах — непогрешимые, как покойники.

А однажды смотрим и не верим — несет Теплюс книгу. Ту самую, о которой растекались весьма различные, противоречивые и туманные мнения. Возможно, он ее взял у кого-то, может, в библиотеке, а может, и купил — спросить было невежливо. Однако насмешники тотчас привязались:

— Покупаешь всевозможный хлам...

Теплюс съежился:

— Это не моя. Другу несу. Возвращаю.

Но на самом деле он эту книгу купил. Рискнул после обидных неудач и теперь, на досуге, меж днями критики, в кафе, парикмахерских и в иных местах, все читал по страничке.

И странное дело — книга его заинтересовала. Однако публично высказать истинное свое мнение и не осрамиться — для этого требовалась львиная храбрость. Хорошо опираться на авторитеты, но как положиться на собственный разум?

Поэтому он несмело, опустив глаза, вполголоса проговорился в кружке новых знакомых:

— Не знаю, мне понравилось...

И — о радость! — товарищи разразились почти вместе:

— И мне!

— Прекрасная книга!

— Говорят, уже раскупили...

Во рту Теплюса снова забелели клавиши. Он был удивлен, восхищен и потрясен до глубины души: значит, и сам он кое-что смыслит!

АМЕРИКАНСКАЯ МУЗЫКА

Поначалу почудилось, будто завизжала свинья. Но, нет. Визг перешел в хрюканье, потом звуки изменились: послышалось что-то вроде жужжания комаров и, наконец, раздался такой треск, что можно было подумать, будто кто-то палкой прошелся по штакетинам палисадника. Ехавшие в вагоне поезда пассажиры дружно глянули в сторону двери. Оказалось — играл на аккордеоне вновь вошедший — молодой, высокий парень, в сдвинутой на затылок шляпе, из-под которой рассыпались светлые курчавые волосы. Осоловелые глаза его блестели будто смазанные маслом, а лицо было покрыто таким толстым слоем крема, что лоснилось.

Непрерывно заставляя аккордеон повизгивать, юноша нашел свободное место и шлепнулся на него. Снял шляпу, скинул и повесил пиджак, в карманчике которого торчал зеленый носовой платок — «фантазия».

Все пассажиры оживились: и обрадовались: музыкант повсюду кстати, а особливо в дороге. Однако тот ни на кого внимания не обращал и, сощурив глаза, изо всех сил вымучивал свою мелодию. Что он играл — понять никто не мог. Поначалу все заинтересованно вслушивались в поток несобранных звуков, никто не хотел мешать музыканту: а вдруг это какая-нибудь возвышенная музыка? Выскочишь, спросишь и окажешься невеждой. Но когда юноша задумал покурить и утихомирил свое визжание, один очкастый плешивый пассажир, очевидно, интеллигент, придвинулся к играющему и вежливо спросил:

— Простите, из какой это оперы? Что-то не доводилось слышать...

Юноша гордо откинул голову, выпустил через угол рта узкую струйку дыма и, ухмыляясь, пояснил:

— Ха, это вовсе не из оперы. Это из кинофильма «Любовь в покойницкой». Вещь — люкс, верно?

Очкастый несколько растерялся.

— Простите... — повторил он. — Что-то не довелось слышать... Я по крайней мере такого фильма не видел.

Аккордеонист заботливой рукой взбил немного локон.

— Ха! — буркнул он. — Вы и не могли видеть. Я по радио слышал, из Америки. Вещь — люкс, точно?

— Гмм... — промычал интеллигент. — Ведь понять ничего нельзя. Ни мелодии, ни... вообще, черт знает, что за трескотня.

Юноша презрительно покосился на интеллигента и горделиво предложил:

— А вот, скажем, эта... Та ария, разумеется, сложнее, не каждому доступна, а вот эта — весьма свойское произведение. Из американского фильма «Невинность распутницы»...

Пассажиры покачали головами, в их глазах читался вопрос: не тронулся ли этот паренек? И все же не похоже. Красивый, рослый, в помятом, поношенном, но из хорошего материала костюме он смахивал на пропившегося эстрадного артиста. В его руках аккордеон то пищал, то мычал, блеял, ржал и издавал такие звуки, которых и наилучший мастер не выдавил бы из аккордеона. Пока он веселил публику, интеллигент порылся в карманах, открыл портфель и, достав вату, заткнул уши. Другие терпели, напрягая слух и мозги, видимо, ожидая чего-то неслыханного, желая понять — и не понимая.

Только один пожилой гражданин с коротко подстриженными усиками, склонившись всем телом к музыканту, развесив уши и разинув рот, так и впивал поток звуков. Глаза его светились от восхищения. Когда аккордеонист закончил, почитатель суетливо задвигался и даже хлопнул в ладони. Это несказанно понравилось музыканту, и он произнес:

— А теперь, если хотите, я вам сыграю из заграничной оперетты «Пи-пи, па-па, джиру-джиру, джиркшт». Увидите, — обратился он к почитателю, — музыка — на ять.

И он рванул. Поднялся такой шум, что казалось, будто принялись сигналить шофера сотни автомобилей, завывать пилорамы лесопилок или, скажем, кто-то взялся топоры на точиле затачивать. Одна бабенка, оглушенная такой музыкой, схватилась за щеку, прижала ее ладонью и жалобно застонала: «Зуб!» Остальные принялись вертеться, морщиться, косо поглядывать на музыканта. В конце концов один внезапно поднялся, схватился за живот и, скорчившись, с ужасным страданием на лице нырнул в дверь.

Тем временем аккордеонист закончил свое выступление и, довольный, сияя всем лицом, вздохнул. На него смотрели полные восхищения и уважения глаза староватого почитателя. Он пересел поближе к играющему и осклабился.