Клуб интеллигентов
Шрифт:
Такая исповедь Стауглиса показалась следопыту Пусле несамокритичной и подозрительной. Он попытался проникнуть еще глубже в душу собеседника и по горло увяз в алкогольных проблемах.
Тогда солист неожиданно предложил:
— Простите, а вы случайно не с похмелья? Нет. Может быть, выпить хотите? Не стесняйтесь, скажите откровенно. Я сбегаю, тут недалеко. Вы с таким чувством говорите о выпивке — будто испытываете сильное желание отведать!
На явно провокационный вопрос Пусле не ответил, только раздул ноздри, его криминалистический нюх работал на полном напряжении: не крути хвостом, мы тебе не лыком шиты! В этот самый миг он заметил сразу два вещественных доказательства: мокнущий в стограммовой рюмке букетик подснежников и пустую бутылку из-под сиропа...
А когда из-за чересчур затянувшегося следствия у солиста от волнения начали дрожать руки, Пусле по-настоящему ощутил, что обладает талантом сыщика:
— От выпивона, да? — торжествуя, кивнул следователь подбородком на дрожащие пальцы собеседника. — Нет? Тогда, значит, от распутства? Какими венерическими болезнями прежде болели? Не лечились? Это ужасно! Вы можете заразить коллектив!
Стауглис подумал, что кто-то из них, он или гость, видимо, свихнулись, однако Пусле продолжал допрос и восхищался своей ловкостью.
Внезапно сыщик вздрогнул: его взгляд впился в оттопыренный карман солиста, где несомненно лежал весьма тяжелый предмет. «Кирпич или камень? » — напряженно работало воображение Пусле, а глаз бдительно следил за правой рукой хозяина... Вот она шевельнулась, и широкая ладонь легка на карман! «Только бы у него не начался приступ белой горячки!»
И визитер, сам не понимая, как это происходит, удивительно вежливо распрощался, пятясь, счастливо достиг двери и, не отрывая взгляда от кармана Стауглиса, из которого выглядывал уголок книги, выкатился из квартиры.
НАДСТРОЙКА ТОЖЕ БАЗИС...
ЧЕРТОВЩИНА
В нашем местечке приключилось неслыханное и небывалое: пропала халтура. Столько лет она выпирала, почитай, из каждого дома и каждого забора, лезла наружу даже из распоряжений, сочиненных хозяином местечка Паливонасом, и вот вдруг, извольте, — будто ветром выдуло. Даже воздух стал чище.
Повалили граждане на улицу, остановились у столовой, потянули одной ноздрей, потянули другой — не тот запах, и баста. Не несет больше из кухни ни дубильней, ни сопревшими портянками и копытной гарью — нет всех этих хорошо знакомых ароматов. Видимо, нет уже и того трубочиста, у которого, при назначении его поваром, голова местечка осведомился:
— Чем раньше занимался?
— Борщ хлебал, — ответил тот.
— Прекрасно! Отныне будешь борщ варить... — Паливонас знал, что такие квалифицированные специалисты под забором не валяются, и немедленно приставил трубочиста к котлу...
Итак, граждане тотчас почувствовали, что в воздухе пахнет по-иному, потрогали себя за носы — неужели чутье подводит? Более нервные даже в поликлинику подались — провериться.
Вместе с другими слонялся и подчиненный Паливонаса, председатель местечковой комиссии по благоустройству Каушялис. Это был человек артистической души, эстет, член художественного совета парикмахеров. Он даже песенки сочинял для эстрады и любил горячо поспорить с парикмахерами по вопросам искусства.
Потом граждан поразила новенькая каменная ограда. Откуда этакая невидаль взялась? Скоро девятнадцать лет, как на этом месте торчала обвалившаяся, с ободранной штукатуркой стенка — чуть ли не исторический архитектурный памятник. Ежегодно его реставрировали: приходил перепачканный известью человечек, замазывал облупившиеся голые кирпичи раствором неведомого состава и уходил. Наверное, получить за труды. Но не успевал мастер опохмелиться, как ветер и дождь снова оголяли и разваливали кирпичи. И мастер снова возвращался к тому же самому историческому объекту, снова латал его бока, снова опохмелялся и т. д.
Словом, история повторялась, и вот вдруг неожиданно закончилась: стоит новый, крепкий и красивый забор, к такому не прибьешь памятной доски. Да не только забор — заново окрашенные дома тоже не пестрят облинявшими стенами, а перепачканный известью человечек ходит без дела, трезвый...
Забеспокоились граждане, а Каушялиса даже дрожь в спине проняла: что за чертовщина, куда провалилась историческая ремонтная романтика?
Не в силах надивиться, граждане, подгоняемые любопытством, шагали вперед. Остановились у пошивочной мастерской. Тут снова ни то ни се: выходят из дверей клиенты, а штанины только что пошитых новехоньких брюк одинаковой длины, рукава пиджаков из одного материала, полы тоже ровно скроены, пуговицы на месте. Ну хоть один бы отворот выше или ниже! Но нет, костюм как влитой. Хоть не ходи больше к частнику, беги прямо в мастерскую! Одного клиента даже стон пронял: «Отдал, слышь, сюда шить но все не верится: кажется, хорошо пошьют, и все тут».
«Очевидно, и сапожники стали добросовестно работать», — решили горожане и не ошиблись. Уже сама вывеска мастерской свидетельствовала об этом: вместо выведенных каракулей из шрифтов двенадцати сортов ОБУВИЙ РИМОНТ висела новая — РЕМОНТ ОБУВИ. Почему переставлены слова и одинаков шрифт (разве так красивее?) — не смог понять даже эстет Каушялис.
Так как грамматические ошибки к обуви не имели никакого отношения, член художественного совета парикмахеров их не замечал. Он поинтересовался, как споро идет работа. Оказалось, темпы совсем упали: сапожники ремонтируют обувь до полной починки, дырявой и с подметкой, прибитой наполовину, клиентам не выдают. Может, это и полбеды, но ты жди, стой босиком целых полчаса дольше. За это время можно успеть пообедать или какое-нибудь полезное обществу дело провернуть...
Чем дальше шел Каушялис, тем больше у него поджилки дрожали. У кинотеатра он обмер: на афише больше не было страшилища, запросто изображаемого по случаю обновления программы! На сей раз со стены смотрел совершенно похожий на человека герой фильма. Было непонятно, куда подевались красные, словно скальпированные рожи, оскалившие звериные зубы, но не улыбающиеся ни одной черточкой лица — так сказать, портреты артистов, которыми всегда интересовались только лошади, а собаки, завидев их, иногда впадали в бешенство. Название фильма было также написано современными буквами, вовсе не похожими на шрифты молитвенников или царских календарей. И ни единой грамматической ошибки! А ведь раньше без них ни шагу! Если было их не столько, сколько букв, то две или три наверняка. Возьмем и такую мелочь: над входом в молочный магазин теперь написано: МОЛОКО. А раньше двух букв недоставало — выпали, вывеска гласила ОЛОК, и все знали, что так называется молоко. И верно, зачем все слово, если о сути можно догадаться по нескольким буквам? Экономичнее, скромнее и более доходчиво.
В тот раз, когда приезжала в гости экскурсия из соседней республики, все особенно восхищались скромностью местечка, его стариной.
— Исторический городок! Здесь от всего веет средневековьем, стариной. Об этом даже вывески магазинов и афиши кино свидетельствуют.
— Не только вывески, уважаемые! Здесь каждый камень исторический! — с гордостью пояснял Каушялис.
Жаль только, не успел он похвалиться гостям, что эти вывески, афиши и прочее художество обходится местечку дешевле грибов, что эту новейшую красоту по образцам каменного века изготовляют самоучки. Хотя местечко располагает и художником, но прекрасно обходится и без него. Есть тут один спившийся портной, так он за пол-литра огромнейшую вывеску малюет, а за бутылку пива еще и какой-нибудь лозунг напишет. А с менее сложными художественными вещицами и первоклассник самого Паливонаса справляется.