Клуб одиноких вдов
Шрифт:
Вскоре ее автомобиль остановился перед зданием, в котором, помнила Марина, должен был находиться ресторан. Однако вывески, указывающей на это, не осталось. Вернее, вывеска была, но другая – английское слово «Queer-bar» на фоне розового треугольника. И едва приметной, почти сливающейся с массивной входной дверью, которая чем-то напоминала крепостные ворота, настолько она была надежна и прочна на вид. Марина не очень хорошо владела английским языком, и что означает «Queer» не знала, но слово «bar» она поняла. Это было не совсем то, что ей хотелось, но выбирать не приходилось. В конце концов, и в баре можно было не только выпить, но и закусить, пусть даже парой бутербродов.
Оставив джип у здания, Марина вошла в бар.
Внутри было тихо и немного сумрачно после дневного света. Она оказалась в небольшом фойе, стены которого были драпированы темно-красной тканью и украшены радужными флагами и картинами с изображениями природы. Пейзажи были разнообразными, но походили друг на друга тем, что на них неизменно присутствовала радуга – яркая, широкая, как столбовая дорога, проложенная в небесах, и почему-то всегда шестицветная. Марина никогда не видела такой радуги, и она показалась ей искусственной, словно художник рисовал не то, что видел своими глазами, а то, что ему подсказывало его воображение. Но в таком случае фантазия у него была явно скудной. Марина подумала, что если бы она рисовала радугу, то не пожалела бы на нее всю палитру цветов. За исключением черного…
– Добрый день, – услышала она за своей спиной мужской голос. – Вы у нас в первый раз?
Марина обернулась. Перед ней стоял широкоплечий крепыш в светлом костюме спортивного покроя, под который была надета розовая рубашка, а с мощной шеи свешивался галстук, окрашенный все в те же радужные цвета. К карману пиджака была прикреплена табличка с надписью «Фейсконтроль».
– Вообще-то не в первый, но тогда это заведение носило другое название, – ответила она, рассчитывая смягчить улыбкой строгое выражение глаз молодого человека. Она могла бы поклясться, что эти глаза изучали ее, как энтомолог исследует пойманную бабочку или гусеницу, чтобы отнести к определенному типу или классу. – Скажите, здесь можно поесть?
– Любой квир-гражданин имеет такое право, – несколько загадочно ответил молодой человек. И неожиданно спросил: – Какая у вас сексуальная ориентация?
В первое мгновение Марина растерялась от такого вопроса, а потом разозлилась.
– Ну, это уж слишком, – гневно заявила она. – Что-то я не помню такого постановления правительства, которое позволяло бы кому бы то ни было совать нос в мою постель. Или это личный интерес?
Она погрозила пальцем взиравшему на нее с немым изумлением молодому человеку.
– Тогда сначала накорми меня, напои, в баньке попарь, а потом уже и расспрашивай. Сказки в детстве надо было читать, юноша! Впрочем, в твоем возрасте еще не поздно.
И она с гордо поднятой головой танцующей походкой прошла мимо него в дверь, ведущую из фойе в бар, каждое мгновение ожидая, что ее окликнут и попросят выйти вон. Или вынесут на руках, потому что уступать она из чувства противоречия, подпитываемого голодом и злостью, не собиралась. Но этого не случилось. Видимо, фейсконтролер предпочел не доводить дело до скандала, почувствовав ее непреклонную решимость.
«Груда мускулов с цыплячьим сердцем», – с презрением подумала Марина и спросила себя, почему ее так разозлил вопрос, над которым, по здравому размышлению, ей следовало бы только посмеяться. Возможно, предположила она, это произошло из-за того, что интерес к ее сексуальной ориентации имел отношение к ее половой жизни, а той у Марины уже долгое время попросту не было. Она вела поистине монашеский образ жизни, а ей, еще молодой и здоровой женщине, привыкшей регулярно и даже с удовольствием исполнять супружеский долг, это было не так просто. Но от мужчин, смотрящих на нее с вожделением, она шарахалась, как пугливая лань от охотников. И не только потому, что они были чужие, грубые или дурно пахли. Некоторые ей даже нравились. Но она все еще не знала, есть ли жизнь после смерти, и если есть, то не наблюдают ли умершие, оставаясь незримыми, за теми, кого они покинули. Одна только мысль о том, что она занимается любовью с другим мужчиной, а ее умерший муж видит это, начисто лишала Марину всякого плотского желания. И она предпочитала умерщвлять свою плоть. Это было проще, чем отмаливать грехи. Возможно, думала она, Бог мне и простит, а вот Олег едва ли.
Разумеется, Марина никому об этом не говорила из опасения, что ее высмеют или сочтут безумной. И старалась избегать двусмысленных разговоров и ситуаций. На мужчин смотрела только как на деловых партнеров или друзей и опускала глаза под нескромными взглядами. Поэтому все считали ее примерной вдовой. Она и сама придерживалась такого же мнения.
И если бы ей кто-то сказал, что примерной вдове даже мысли об измене умершему мужу не могли бы прийти в голову, она искренне удивилась бы или даже обиделась. А если бы этот некто заявил, что Бог на Страшном суде будет судить людей не только за их дела, но и за их помыслы, она не поверила бы ему, даже если бы тот в качестве доказательства сослался на библию.
«Прочь, сатана», – ответила бы она. – «Не клевещи на Бога».
В свое время Марина часто беседовала с владыкой Филаретом, в частности, дотошно расспрашивая его, как понимать евангельскую фразу «берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные», и теперь, чувствуя себя во всеоружии, подвергала сомнению любую истину, которая шла вразрез с ее убеждениями. Поэтому никто не смог бы убедить ее в том, что она не образцовая вдова. Она назвала бы его волком в овечьей шкуре и с негодованием прогнала прочь.
Но, возможно, где-то в глубине ее души притаился червячок сомнения в своей безгрешности, потому что Марина вдруг поймала себя на мысли, что ее гнев скорее показной, чем истинный. Однако она не стала доводить эту мысль до логического завершения, а предпочла занять место за столиком и оглядеться.
Если это и был бар, то весьма оригинальный, в таких она прежде не бывала. Барная стойка терялась в глубине зала, середину которого занимала площадка для танцев. Вдоль стен расположились столики, в центре которых были укреплены разноцветные флажки. Посетителей почти не было. За столиками сидели две или три парочки, одна танцевала под тихие звуки венского вальса. От пола поднималась белесая дымка, скрадывающая очертания предметов и лиц. Здесь пропадало ощущение времени. Все, что она видела вокруг себя, казалось Марине нереальным, как будто она оказалась в старой доброй сказке.
Неожиданно ей захотелось заплакать от жалости к себе. От позора ее спас официант, появившийся из тумана как привидение.
– Что будете заказывать? – спросил он тоненьким голоском, мгновенно разрушив иллюзию. Марина знала, что привидения безмолвны, если забыть о тени отца Гамлета. Но даже заговори они, нарушив традиции, то едва ли фальцетом.
Марина взглянула в меню. Супы она отмела сразу, те занимали слишком много места в желудке, не давая настоящего насыщения. Другие блюда имели странные, незнакомые ей названия, и она боялась ошибиться с выбором.