Клуб одиноких вдов
Шрифт:
Каждое утро Марина начинала свой рабочий день, объезжая принадлежащие ей студии танца фламенко. Почти два десятка их было разбросано по всему городу, в разных районах. Клиентами были в основном женщины, но встречались и мужчины, считающие себя «мачо» и не видящие ничего зазорного в увлечении древним испанским танцем. Марина не могла бы поручиться, что в карманах они не носили навахи, непременного атрибута истинного махо, которых любил рисовать Гойя – жителя мадридских трущоб и зачастую бандита. Возрастных ограничений в ее студиях не было, обучали всех, от детей до пожилых людей, которых деликатно называли «сеньорами».
Когда-то Марина, решив закончить карьеру профессиональной танцовщицы, создала первый и единственный на тот момент в городе театр танца фламенко, дав ему звучное и
Сама Марина уже почти не выступала на сцене и только изредка давала концерты, где в основном представляла зрителям новые юные дарования, радуя и потрясая публику одним или двумя танцами в собственном исполнении. Она была лично знакома с мэром и губернатором, а также со всеми, кто имел высшую власть и наибольшее влияние в городе, включая правоохранительные структуры и депутатский корпус. Ей не раз предлагали пойти на выборы от той или иной партии, но она неизменно отказывалась, заявляя, что депутатов много, а Марина Тукова – одна. Ей прощали эту дерзость, считая легкомысленным enfant terrible несмотря на ее возраст и просто одной из тех красивых и необыкновенных женщин, которым во все времена прощалось многое. По слухам, нашлось бы немало желающих, готовых, только объяви она об этом по примеру легендарной Клеопатры, купить ее ночь ценою своей жизни. Но она не пустилась во все тяжкие, а вышла замуж за того, кого полюбила, и кому хранила верность после его смерти. Многие не понимали ее, считая женщиной-загадкой, подобной тем, которые загадывал путникам мифический сфинкс, считая их неразрешимыми. Ее это устраивало. Она смеялась над своими поклонниками, порхала по жизни, словно бабочка, вызывала всеобщую женскую зависть и скрывала все свои горести под занавесом, который опускается на сцену по завершении спектакля, скрывая смертельно уставшего актера и оставляя зрителям воспоминания только о сыгранном им искрометном беспечном персонаже, которому удается все, что он задумал.
Сама же Марина по прошествии некоторого времени начала считать себя паяцем, кривляющимся на потеху публики, своеобразным персонажем площадного уличного театра, перенесенным с чужеземной почвы на российскую.
Это случилось где-то за полгода до смерти ее мужа. Они путешествовали с Олегом по Италии, и однажды в Риме, на одной из площадей этого многоликого древнего города, попали на представление уличного театра кукол. Пьеса оказалась незатейливой, в ней было много грубых шуток, рассчитанных на самого неприхотливого зрителя. Куклы, пытаясь достичь своей цели, проявляли чудеса находчивости, и при этом хитрили, лицемерили, обманывали, лжесвидетельствовали. Она весело смеялась над проделками марионеток. Олег грустно смотрел на происходящее, а потом, когда спектакль закончился, спросил:
– А ты никого не узнала в этих куклах?
Она удивилась, но, сколько потом ни расспрашивала мужа, он ничего не сказал ей. И только после его смерти, вспоминая этот эпизод, как и многие другие из их прошлой жизни, она поняла, о чем он промолчал. И выбрала тот персонаж, который, как ей казалось, более всего соответствовал роли, которую она играла в жизни. Это была Коломбина. Неунывающая субретка, неизменно противостоящая старику Пульчинелле и разрушающая все его планы единственно из своей прихоти, любящая меланхолика Пьеро, но не щадящая его чувств, вечная кокетка, не приносящая никому
Эти горькие мысли пришли к ней не сразу. Долгое время Марине нравилась ее жизнь. А потом оказалось поздно что-либо менять. И она просто продолжила плыть по течению.
На окраине города шоссе раздваивалось. Марина сбавила скорость, словно раздумывая, куда повернуть руль. Но, как обычно, свернула на трассу, ведущую к городу, оставив в стороне дорогу, уходящую по направлению к лесному массиву, постепенно взбирающемуся по склонам гор, туманной дымкой колеблющихся у горизонта. Там, через много километров, начиналась terra incognita, о которой Марина знала только то, что она существует. Марина была городской жительницей, и вся ее жизнь от рождения была неразрывно связана с городом. Дикую природу она боялась, и лишь иногда грустила о ней, как заблудшая душа о земле обетованной. Но, подобно библейскому старцу, никогда не хотела достигнуть этой земли, довольствуясь тем, что имела. В заботах о насущном она забывала о дне завтрашнем, полагая, что тот сам позаботится о себе. Когда же ее упрекали в этом, обвиняя в недальновидности, она ссылалась на библию, прикрываясь высшим авторитетом. Вычитав когда-то эту мысль в Нагорной проповеди, Марина поразилась ее созвучности своей душе и приняла на вооружение, нимало не заботясь скрытым в ней глубинным истинным смыслом.
Город привычно встретил ее шумом, гарью и суетой. Лавируя в густом и суматошном автомобильном потоке, Марина уже не могла предаваться праздным мыслям и мечтам. Она мгновенно преобразилась, и сама не заметила этого. Черты ее лица заострились, стали жесткими. Теперь это была рационально мыслящая деловая женщина, рассчитывающая каждый свой шаг и верующая в то, что время – деньги. Подобное превращение происходило каждый раз, когда она оказывалась в городе по делам своего театра. Уже давно ее взаимоотношения с искусством переросли из бескорыстной любви в приносящую выгоду привычку, как это часто бывает с затянувшимися и изжившими себя супружескими браками.
Когда-то муж, видя это, говорил ей, словно в шутку, что, видимо, всемогущая злая колдунья наложила на нее заклятие и обрекла на вечную бессмысленную суету, не сказав об этом никому, чтобы никто и никогда не смог ее расколдовать. Марина только смеялась над его словами. Она не воспринимала всерьез его предложение уйти от дел и продать свой театр. В деньгах они не нуждались, у мужа был собственный бизнес, он владел несколькими крупными предприятиями. Она опасалась не бедности, а скуки. Когда муж сравнивал ее с белкой в колесе, бегущей неизвестно куда и зачем, она соглашалась с ним, обещала подумать над его словами, но тут же забывала об этом, откладывая решение на неопределенное будущее. А потом уже никто не говорил ей об этом, и она перестала даже задумываться над смыслом своего существования.
Смысл ее нынешней жизни был в том, чтобы решать проблемы, возникающие в театре. В первой же студии, куда Марина заехала этим утром, ее встретили известием, что хореограф, которая должна была вести занятия, внезапно заболела, а клиентов не успели об этом известить. Это был час, когда занимались дети. Несколько матерей с девочками от семи до десяти лет пришли в назначенное время, и теперь все они толпились в фойе в ожидании начала занятий, оживленно переговариваясь. Увидев и узнав Марину Тукову, они сразу притихли, глядя на нее кто с немым обожанием, как на своего кумира, а кто оценивающе. Некоторые достали телефоны и начали ее фотографировать. Марина сделала вид, что ничего не заметила. Она привыкла к тому, что привлекает внимание, где бы ни появилась. Это не раздражало ее, но давно уже и не радовало.
За стойкой у входа ее встретила растерянной улыбкой администратор, светловолосая девушка лет двадцати. Она явно не читала инструкции, разработанной самой Мариной, в которой были описаны подобные случаи и даны рекомендации, как разрешать конфликты. Поэтому теперь она не знала, как ей поступить, и была очень напугана появлением хозяйки. Девушка долго и путано объясняла Марине, что произошло, с ненужными подробностями, в которых не было никакой необходимости.
– И что теперь делать, Марина Львовна? – взволнованно спрашивала она, глядя на нее большими и глупыми, как у коровы, глазами.