Клуб «Вечное перо»
Шрифт:
– Знаете, что мне кажется, джентльмены, – Амассиан подошел к столу, – похоже, наш бедный Радов хотел повторить судьбу Родуэлла, который покончил с собой в сорок два года.
– Но Радову было всего двадцать лет, – возразил я.
– Безумие, – сказал Гаддам.
– И зачем люди стреляются, – продолжала вздыхать миссис Брэккет – тот же Родуэлл… зачем он сделал это? Жил бы еще, сколько бы написал…
– Это огромная потеря для человечества, – согласился Амассиан, – но у Родуэлла на это было немало причин, огромные долги, конфликты с коллегами, уход любимой жены… При жизни он не издал ни одного своего произведения!
– Неужели, – вырвалось у меня.
– Да, сейчас в это трудно поверить, – при жизни
Мы понимающе переглянулись: Амассиан фанатично почитал Родуэлла, почти обожествлял покойного писателя.
– Я до сих пор поверить себе не могу, – сказал, наконец, Гаддам, – Радов был так молод…
– Что меня больше всего поражает, так это то, что он ничего не оставил, – кивнул я, – он так сентиментален… должна же быть какая-то предсмертная записка…
– Что вы имеете в виду? – неожиданно резко спросил Гаддам.
– Я думал, так делают все, – растерялся я.
– Отнюдь, – Гаддам отвернулся и вышел, мне показалось, что он прячет слезы.
В глубине комнаты миссис Брэккет со вздохом убрала со стола обед, к которому так никто и не прикоснулся.
Оказавшись у себя в окружении массивной мебели, напольных часов и неизменного портрета Родуэлла над камином, я даже не посмотрел на стол – в голову не лезло ни одной мысли, не стоило и пытаться писать. Сердце бешено колотилось, слезы подступали, горло сжалось резко и болезненно.
В памяти блестели озорные глаза и полные губы Радова, его быстрые, живые движения – он был, пожалуй, самым жизнерадостным из нас, не верилось, что его больше нет. Радов… веселый и бойкий Радов, кажется, так и не окончил свой последний рассказ…
Так получилось, что воспоминания о Радове растормошили в моем сознании образы еще более глубокой давности…
…В моих руках лежала книга, ненавистнее которой в эту минуту не было для меня ничего в целом огромном мире. Хотелось швырнуть её через всю комнату, но уважение к автору не позволяло мне сделать этого. Собственно говоря, я бы с радостью посидел бы часа два наедине с гениальным романом, но не сейчас. Ведь в этом-то самом романе я обнаружил нечто, убившее меня наповал.
Сегодня мне, начинающему писателю пришла в голову гениальная задумка для рассказа, – в тот же день рассказ был готов. Редкая удача: написать что-то стоящее, не забрасывая неоконченных рукописей на несколько месяцев или лет. Окрыленный успехом, я готов броситься в редакцию, но непонятный порыв заставил раскрыть восемнадцатый том моего любимого автора. Каково же было мое удивление, когда я почти сразу же обнаружил название, которое только что сам придумал для своего рассказа. Во рту у меня стало сухо, дрожащими руками я перелистал книжку и открыл нужную страницу. Прочитав последний абзац, я готов был рвать на себе волосы от досады. Нет, конечно же, я не повторил творение великого мастера слово в слово, но увы: моя чудесная идея, оказалась просто-напросто украденной у моего кумира. Я еще раз с тоской посмотрел на сиротливо лежащую на столе рукопись – что было делать?
Сердце мое не выдержало: я спрятал рукопись в чемодан, набросил легкую куртку, благо, на улице был сентябрь – и отправился в редакцию, мысленно извинившись перед любимым писателем.
Редактор еще раз недоверчиво посмотрел на чуть помятые листочки, неторопливо постучал толстыми пальцами. Я выпрямился: сейчас должна была решиться моя судьба.
– Любопытно, весьма любопытно, мой дорогой Кендалл, да, очень, очень любопытно, мой дорогой Кендалл. Пожалуй, мы это напечатаем, да, это, пожалуй, можно и напечатать.
В моей памяти всплыла роковая книжица, и я решил быть честным до конца.
– Видите ли, – я осторожно кашлянул – это не совсем моя идея…
– А рассказ Гарольда Родуэлла, копия вашего, называется так же? – редактор хлопнул ладонью по моей рукописи.
Я опешил. Мне показалось, что я сплю и вижу сны.
– Как? … Сэр, но откуда… вы это знаете?
Редактор добродушно улыбнулся.
– Ах, видите ли, Кендалл, да вы, наверное, и сами видите, Кендалл, в чем тут дело: что если нам сейчас взять любую новую книгу да, попробовать взять любую книгу, рассказ какой-нибудь или роман ваших коллег, учителей – чей угодно роман, набраться терпения, пересмотреть многотомное творчество Родуэлла, набравшись терпения – и, клянусь вам, Кендалл, что рано или поздно мы найдем точь-в-точь такое же произведение, или чем-то похожее, или ту же идею, ту же шутку, точно такого же персонажа, точно такого же, да, Кендалл.
– Так что же… это плагиат? Все это – краснея, я обвел рукой многочисленные тетради и папки – плагиат, заимствованный у Родуэлла?
– Ни в коем случае, Кендалл, даже не подумайте, что это плагиат, Кендалл, ни в коем случае. Эти все бедолаги – он ласково похлопал пухлой ладонью по рукописям – и в глаза не видели подобных произведений нашего великого Гарольда, во всяком случае, не видели их всех, не видели, не могли, просто физически не могли прочитать все триста тринадцать томов гениального нашего Родуэлла, но только лишь небольшую их часть… – редактор откинулся в кресле, то закрывая, то открывая ручку – тяжелую украшенную золотом. – Поэтому нельзя ставить им в вину этот якобы плагиат, ни в коем случае нельзя. Вспомните историю нашей литературы, Кендалл, нашей мировой литературы: Колкие и необычайно примитивные рассказы, сказки, народное творчество, покрытое пеплом столетий, древние легенды, малопонятные нам, и штампованные, стандартные романы, накатанные по одному и тому же шаблону… И вдруг появляется в семье Родуэллов безвестный мальчик Гарольд, Гарольд, с двух лет начавший сочинять сказки, а в пять лет взявшийся за перо – он написал истории, которые казались людям поначалу просто забавными, но в какой-то момент литераторы – да что литераторы! – простые читатели осознали ясно как день, что его, Гарольда произведения просто-напросто гениальны, не имевшие никаких прототипов до него – люди читали, изумляясь, насколько просто и очевидно то, о чем пишет Родуэлл, и как странно то, что никто до него не додумался до таких оригинальных идей. За свою короткую жизнь он написал больше, чем кто бы то ни было… – редактор нахмурился и снял очки. Негромко стучали часы над головой.
– После смерти Родуэлла мир увидел немало новых хороших книг, поговаривали о том, что Родуэлл «расшевелил» нашу литературу, подал прекрасный стимул для развития многих жанров, но, увы, это было не так: читая и перечитывая книги несравненного Гарольда, читатели и злополучные писатели понимали, что все – вы понимаете, дорогой мой Кендалл – все, написанное после Родуэлла есть лишь жалкое подражание, передергивание одних и тех же сюжетов, идей, характеров и задумок одного-единственного писателя: я думаю, даже не стоит называть вам его имя… Теперь вы понимаете, Кендалл, что я вовсе не осуждаю вас и не подозреваю в плагиате – после Родуэлла плагиатом занимаются все, потому что Родуэлл написал все – вы понимаете – все книги на земле!
Я сидел, не двигаясь, совершенно ошарашенный.
– Этого не может быть, – сказал, наконец, я, – не может быть, чтобы один человек, даже такой умный и образованный, как Родуэлл, написал все книги на свете.
– И, тем не менее это так, Кендалл.
– И что же… оригинальных книг больше нет?
– Ну, я знаю одного, который приносит оригинальные романы. Гаддам… Слышали?
– Да, я слышал это имя. Но, к сожалению, еще не читал.
– Рекомендую. Можете и пообщаться с ним – он часто бывает здесь. Но знаете, что самое удивительное, мистер Кендалл?