Клуб «Вечное перо»
Шрифт:
– Нет.
– В таком случае, сейчас мы узнаем, сэр, достойны ли вы нашего клуба. Прямо сейчас… Только ничего не бойтесь, сэр, прошу вас, ничего не бойтесь: быть может вам захочется позвать на помощь – умоляю вас, не делайте этого…
Я насторожился: все это казалось мне слишком подозрительным. Тем временем Амассиан замолчал и закрыл глаза.
Мне показалось, что он задремал: дыхание его стало ровным, глубоким, все время скрюченные пальцы разжались. Я смотрел на него и видел, как он постепенно бледнел, словно таял, но это не была обычная бледность встревоженного Амассиана: лицо его приобрело странный синеватый оттенок, на висках выступила испарина: я видел, как обозначились совершенно синие вены на его щеках, весь он, до страшного
– Так, так, – внезапно громко и медленно заговорил Амассиан ледяным голосом, – принять… принять… будет исполнено…
Он открыл глаза и повернулся ко мне. Лицо его постепенно темнело, приобретая свой обычный цвет.
– Кто вы такой? – спросил он, шевеля замерзшими губами. Я заметил, что на волосах у него застыли кристаллики льда.
– Мы только что говорили с вами, – осторожно напомнил я.
– Да, я помню об этом, – кивнул он, – я имею в виду ваше имя.
– Кендалл.
– Очень приятно. Вы можете остаться здесь на ночь?
– То есть, ночевать здесь?
– Не ночевать, а именно остаться здесь на ночь, остаться, чтобы работать, чтобы показать, на что вы, собственно говоря, годны.
– То есть, написать что-нибудь?
– Именно так. У вас есть свежие идеи?
– Если подумать, то например, – я вспомнил историю, придуманную неделю назад, – как вам понравится война во времени? Временная петля, столкновение эпох, империя Карла Великого против межпланетного объединения двадцать восьмого века…
– Отлично: вы точь-в-точь повторили сюжет, набросанный Родуэллом, когда ему было двадцать один год. Для начала неплохо. Пишите! – он потянулся к звонку возле шкафа и позвонил трижды – Бесс!
При виде звонка, я вздрогнул: если бы я увидел его чуть раньше, то наверняка позвал бы на помощь, когда Амассиан так неожиданно замолчал и застыл в кресле. Тонкая девушка возникла на пороге, устремилась ко мне, встряхивая серебристым водопадом светлых волос, обняла меня за плечи и прошептала, чуть склонив голову:
– Пойдемте, сэр.
Смущенный, я все-таки последовал за ней по коридору. Дом, пропитанный стариной, был наполнен предметами древними, которые, казалось, держал в руках еще сам Родуэлл: то изящная фарфоровая статуэтка на каминной полке, то чугунное изваяние в углу, то перо и чернильница где-нибудь на столике, то старинная лампа, для чего-то выставленная на окно. Девушка шла быстро, не оборачиваясь, и только когда я на мгновение остановился, чтобы рассмотреть поближе тяжелые каминные часы на мраморной основе, моя спутница обернулась и предупреждающе посмотрела на меня.
– Будьте осторожны, сэр. Это вещи Родуэлла.
– Это музей?
– Гхм… Считайте, что да.
– Прошу вас, сэр, – Бесс открыла передо мной дверь небольшого кабинета, – здесь вам будет удобно.
– Благодарю, мисс. Вы – писательница?
– Что вы, у меня совсем нет таланта. Я даже не пытаюсь писать.
– Тогда что же не… – я замолчал, подбирая слова.
– Вы хотите спросить, что же в таком случае я делаю здесь?
– Да, мисс.
– Гхм… Вы можете считать меня чем-то вроде секретарши, а еще я неплохо играю на скрипке.
Я почувствовал фальшь. Тревога, затаившаяся было в глубине сознания, проклюнулась снова.
– Сказать вам больше? – спросила она.
– Если возможно.
– Я не писатель. Я влюблена в писателя.
– В Гаддама или Радова?
– Что вы, сэр. В Гарольда Родуэлла.
Я остался один. Несмотря на мой замысел и располагающую к творчеству обстановку комнаты, мне отчего-то не писалось. Причиной
…Только когда блики рассвета заглушили уютный абажур, ставший для меня в эту ночь путеводной звездой в литературных скитаниях, я поднял голову от стола. Видел ли я сны, или так и не отрывал ручки от тетрадных страниц – оставалось для меня тайной. Часы показывали половину восьмого: перелистав страницы, я обнаружил, что написал за ночь более ста пятидесяти листов. Звонок, висящий у двери, навел меня на мысль вызвать кого-нибудь, чтобы узнать, что мне делать дальше. Но не успел я протянуть к звонку руку, как в комнату вошла Бесс.
– Сколько вы написали, сэр? – холодно спросила она.
– Полторы сотни листов, – я указал на стопку бумаги.
– Скорее всего, вы будете приняты, – ее взгляд потеплел, – вы устали, сэр?
– Смертельно устал, – признался я, – мне кажется, я проработал всю ночь.
– Вполне возможно, – она легким жестом подхватила со стола рукопись, – мы вечером сообщим вам, достойны ли вы быть членом «Вечного пера».
– Я… могу идти домой?
– Да, отдохните, мистер Кендалл.
Я ожидал, что Бесс проводит меня, но она села в кресло и принялась листать мои записи, словно позабыв о моем существовании. Простившись с нею (она лишь молча кивнула), я вышел в коридор, и так как за ночь совершенно позабыл путь к выходу, то свернул в тупик, в глубине которого светлела дверь, закрашенная под цвет стен. Почти тотчас же осознав свою ошибку, я хотел было повернуться назад, но что-то заставило меня остановиться. Мне показалось, что я вижу сон: в тупике мелькнула сухопарая фигура человека, чей портрет я только что видел на стене. Минуту-другую мы пристально смотрели друг на друга, я стоял от него так близко, что слышал его чуть различимое дыхание: затем он улыбнулся и протянул руку.
Не успел я пошевельнуться, как перед глазами у меня заплясали золотые мушки, в ушах зазвенело, и легкая дымка заволокла мой взор. Я встряхнулся и протер глаза. Ниша возле двери была пуста, но я, тем не менее, был абсолютно уверен, что мгновение назад я видел его. Не мог же он выйти за дверь? Я даже подошел к двери и дернул за ручку: дверь не открывалась, причем, не открывалась именно так, как не открываются давно закрытые, заколоченные двери.
– Выход в другой стороне, мистер, – послышался из кабинета недовольный голос Бесс. Мне ничего не оставалось, кроме как развернуться, полагая, что увиденное мною было лишь следствием бессонной ночи и взвинченных нервов.
Холод осени развеял усталость, а вместе с нею и мысли – идя домой, я не только не мог придумать ничего нового, но и вовсе вспомнить, о чем только что писал. Это было тем более странно, что обычно я подолгу не мог стереть из памяти то, над чем только что работал, и с немалым трудом заглушал в сознании зов неоконченного романа. Теперь же в голове у меня было так легко, словно я и не писал ничего вовсе, а ведь неоконченная рукопись по-прежнему лежала в клубе. Признав виной тому усталость, я постарался расслабиться.