Кляча в белых тапочках
Шрифт:
– Эх, ешкин кот! – досадливо выругалась бабка. – И рассказать-то некому!
Было очень обидно первой узнать новость и при этом не иметь возможности с кем-нибудь ею поделиться.
– Слышь, Бобка? – обратилась Пилипенчиха к дремлющему в будке кудлатому псу. – А соседка-то наша, Митрофановна столетняя, померла! Еще никто, кроме ее родичей да меня, об этом не знает! Тебе первому рассказываю!
Но апатичный Бобик не проявил к сенсационному сообщению никакого интереса.
– Тьфу, тварь блохастая! – плюнула на четвероногого друга раздосадованная бабка.
Она проследовала к калитке, распахнула ее, вышла на улицу и с надеждой всмотрелась в ряд домов. Может, где-нибудь есть люди? Оно, конечно, понятно, день будний, народ еще не вернулся с работы, но пенсионеры-то должны сидеть по хаткам?
– Так ведь Акимыч небось дома торчит! – вспомнила бабка. – Куды ему, доходяге, бегать!
И Пилипенчиха, сама отнюдь не будучи доходягой, побежала через дорогу к соседу Спиногрызовых, Якову Акимовичу Плотникову, чтобы рассказать ему о кончине бабы Капы. Взволнованная Пилипенчиха чувствовала: если немедленно не поделится с кем-нибудь этой новостью – скончается сама!
Слегка прихрамывая, потому что при попытке падения с лестницы потянула ногу, я подкатила к подъезду коляску с восседающим в ней Масянькой и сообщила выжидательно замершему малышу:
– Колюша идет домой.
– Мама кака, – ругательным словом выразил несогласие ребенок, не желающий прекращать гулянье.
– Мама не кака, она хорошая, – обиделась я. – Мама гуляла с Масей, она устала. Мася идет домой, делает ням-ням, пи-пи, буль-буль и бай-бай.
– Ням-ням, буль-буль! – сократил программу малыш.
– Хорошо, для начала только кушать и купаться, – согласилась я. – Дальнейшие действия обсудим дома!
Расстегнув ремень, не позволяющий энергичному ребенку выпрыгнуть из коляски, я подхватила его на руки и потащила вверх по лестнице. Сунула ключ в замочную скважину, попыталась его повернуть – и не смогла.
– Что такое? Что случилось? – удивилась я.
– Кака! – с ударением на первом слоге закричал маленький любитель сказок, от избытка чувств подпрыгивая у меня на плече.
– Отчего же все кругом завертелось, закружилось и помчалось кувырком? – продолжил цитату Колян, открывая перед нами дверь.
Понятно, значит, с внутренней стороны в замке торчал ключ.
– Утюги за сапогами, сапоги за пирогами, – и я включилась в конкурс чтецов-декламаторов. – Пироги за утюгами, кочерга за кушаком…
– Кстати, о пирогах: а что у нас на ужин? – поинтересовался Колян, тщетно пытаясь снять с меня Масяньку, приклеившегося к маме, как панда к стволу бамбука.
– Занеси лучше коляску, – попросила я.
Дома стряхнула ребенка на диван, зафиксировала вырывающиеся ножки и сняла с них ботиночки.
– Сиди тут! – Я прошла в кухню и заглянула в холодильник.
Отлично! В морозилке есть пакет готовых пельменей и пакет вареников с картошкой, сварю то и другое вместе, будет нам с Коляном вполне сносный ужин. А Масянька съест манную кашу. Или мы съедим кашу, а он пельмени с варениками…
– Папа! – восторженно вскричал малыш, на четвереньках выбегая в прихожую навстречу Коляну.
Слушая заливистый детский смех и звуки веселой возни, я поставила на огонь большую кастрюлю для пельменей и маленькую кастрюльку для каши и сконцентрировала свое внимание на приготовлении еды.
– Отличный ужин, Кыся, – похвалил Колян, быстро расправившись с горкой пельмене-вареников. – Зачем только ты посыпала это блюдо сахаром? Я не большой любитель китайской кухни!
– Почему китайской? – хлопнув ресницами, я развернула ложку, нацеленную в открытый ротик Масяни, и попробовала манку.
Так и есть, она соленая! Выходит, я перепутала емкости и посолила Масину кашу, а в кастрюлю с пельменями щедро насыпала сахару!
– Кайка! – не дождавшись транспорта с кашей, ребенок перехватил мою руку и потянул ее к себе.
– Она соленая! Ты не будешь ее есть! – воспротивилась я.
– Кайка! – Малыш проглотил соленую манку и снова разинул рот, как кукушонок клюв.
– Вот так, да? Ну, ешь! – сдалась я.
– Кыся, ты чем-то озабочена, – проницательно заметил наблюдавший за мной муж. – Рассказывай, в чем дело!
Я не заставила себя упрашивать.
– Понимаешь, мне нужно найти одного человека. Он пропал в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, предположительно умер, но никаких доказательств этого нет.
– Предположительно? – озадаченно повторил Колян. – Кыся, подумай своей головой, да ведь если он пропал почти семьдесят лет назад, то умер не предположительно, а совершенно точно! Или он тогда был в возрасте нашего Масяньки?
Вспомнив о малыше, я торопливо сунула в его раскрытый ротик очередную ложку с кашей.
– Нет, ему было лет тридцать или даже сорок. Ох, а ведь и правда, он наверняка давно помер! – Я пригорюнилась. – Какая досада, а я уже собралась отправить запрос в нашу ФСБ и в не наш Интерпол!
Расстроенная, я докормила ребенка, передала его папе, убрала со стола и вымыла посуду. Умиротворяющий плеск воды успокоил меня, и я решила оставить затею с поисками условно-мертвого Антона Спиногрызова. Что, мне больше делать нечего?
Яков Акимович Плотников, бухгалтер на пенсии, выпроводил со двора назойливую соседку Пилипенчиху, закрыл за ней калитку на засов и вернулся в дом, на ходу обдумывая возникшую у него идею: как обернуть себе на пользу смерть дряхлой старухи Спиногрызовой.