Клянусь, что исполню...
Шрифт:
– По сравнению с ним твой домик просто кукольный, – поддела его Оливия, разглядывая сорокакомнатный особняк. У нее в голове не укладывалось, как можно в таких непомерных пространствах вести нормальную человеческую жизнь.
Она перевела взгляд на Джима. Он стоял возле велосипеда, опираясь одной ногой о землю, и ветер шевелил его короткие темные волосы. «Сколько в его облике благородства!» – внезапно подумалось ей. Мысль была непривычной, ибо Оливия давно перестала рассматривать Джима с этой точки зрения. Вдруг ее снова пронзила знакомая боль – черт бы ее побрал! Ей-то казалось, что
– Питер с Кэри собираются поселиться в западном крыле, – внезапно сказал Джим, и его глаза на фоне солнечных лучей стали почти черными. – Майкл рассказал, пока жарил бифштексы. Ему ужасно неловко. Но в конце концов, этот дом принадлежит Питеру точно так же, как Майклу или мне. Поэтому ничего не попишешь.
Оливия помолчала с минуту, потом еле слышно произнесла:
– Черт с ними с обоими.
– Черт с ними.
Она пристально взглянула на него:
– Не говори, что ты их простил.
Он ответил не сразу, долго вглядываясь в Роузклифф, и только минуту спустя перевел взгляд на нее.
– Нет, – ответил он. – Просто начинаю привыкать.
– Хорошо, – сказала Оливия. – Ей-богу, уже неплохо.
– Куда уж лучше.
Она еще с минуту вглядывалась в его лицо, не в силах выразить бурю чувств, внезапно охвативших ее.
– Давай наперегонки! – воскликнула вдруг она.
– Нельзя, – покачал головой Джим. – Тропа слишком бугристая.
– Ничего, упадешь на меня, будет мягче.
Перед глазами Джима вдруг вспыхнула тягостная картина – его жена в объятиях его брата.
– На что спорим? – откликнулся он.
– Последний платит вечером за ужин в «Брейкерсе», – с ходу придумала Оливия.
– Идет, – согласился Джим и выпрямился в седле.
– На счет «три», – сказала Оливия. – Считай.
Джим улыбнулся:
– Раз…
Оба нагнулись к рулям.
– Два…
Когда это случилось, она просто дурачилась. Оба заранее знали, что гонки на таких ветхих, расшатанных велосипедах – затея нелепая, и все-таки изо всех сил крутили педали. Скорость удавалось выжать небольшую, зато нахохотались они от души. Оливия и затеяла эти гонки только ради того, чтобы заставить Джима выбросить из головы Питера и Кэри. А заодно и для того, чтобы самой выбросить из головы Джима. Она внезапно остановилась и вместе с велосипедом вскарабкалась на невысокую стену. Джим заорал, чтобы она не валяла дурака, – там очень опасно, но Оливия знала, что делает, – она всегда знала, что делает, – и покатила. Стена казалась достаточно широкой, если ехать строго по прямой. Оливия яростно налегла на педали, и Джим, на тропе, изо всех сил старался не отстать.
Когда до «Брейкерса» оставалась всего сотня ярдов, она упала.
Джим видел, как это произошло, и все-таки это было словно во сне. Внезапно она вильнула влево, выпрямила велосипед, и потом ее правая нога словно прилипла к педали. Он не понимал, что случилось, наверное, шнурок застрял или ботинок, только она вдруг вскрикнула, испуганно, тревожно, как подбитая птица, потом вместе с велосипедом
Он видел все это, но не верил своим глазам. Потом услышал ее пронзительный крик и нажал на тормоза так, что они взвизгнули. Велосипед остановился – казалось, все происходит ужасно медленно, хотя на самом деле прошли считанные секунды – и с грохотом упал на траву; он услышал отчаянный вопль и не сразу понял, что это кричит он сам.
– Оливия!
Взбираясь на стену, он мысленным взором видел, как она лежит там, у подножия, – в крови, без сознания, со сломанными ногами или…
Наконец он добрался до края стены и заставил себя посмотреть вниз.
Она лежала на гладкой, омытой дождями скале всего в футах в восьми или девяти от подножия стены. Лежала неподвижно, лицом вниз, подогнув под себя правую ногу и закинув левую руку за голову. Велосипед придавил ее сверху. Оливия не двигалась.
Сердце у Джима замерло в груди.
– Оливия. – Из горла вырвался еле слышный хрип. Он прокашлялся. – Оливия.
Она по-прежнему не шевелилась. Он не видел ее лица.
– Оливия!
– Да… спустись… же… наконец… сюда…
Голос ее был на удивление спокоен и ровен, она четко выговаривала каждое слово, словно отделяла их черточками одно от другого.
С колотящимся сердцем Джим вгляделся:
– Ты цела?
Ветер снова донес ее голос. Эта знакомая, низкая хрипотца была для него как дождь в пустыне, как манна небесная, как острый ноготь на недосягаемой зудящей болячке.
– Нет, Джим, – проговорила Оливия. – Я отнюдь не цела. – Она помолчала. – Я не погибла, ничего серьезного не сломала, но все-таки нельзя сказать, что я абсолютно цела. – Она снова помолчала. – Уловил? – Вопрос прозвучал язвительно.
– Уловил, – радостно улыбнулся он.
– Так спустишься ты наконец или будем ждать, пока я тут, под велосипедом, корни пущу?
Джим стал спускаться, держась за водосточную трубу. Он спускался осторожно, сдерживая нетерпение, потому что знал – стоит ему тоже упасть, и он ничем не сумеет помочь Оливии. Наконец он очутился возле нее.
– Можно я уберу велосипед? – спросил он, опасаясь сделать ей больно.
– Нет, мне ужасно нравится валяться под ним, – ответила она.
– Твой правый ботинок зацепился за спицу, – сообщил он.
– Это ты мне рассказываешь? – откликнулась она.
Он принялся выпутывать шнурок, но вдруг остановился.
– В чем дело? – спросила она.
– Значит, ты действительно хочешь, чтобы я тебе помог?
– Конечно, Джимми.
– Помнишь, кто придумал отправиться кататься на велосипедах?
– Я, Джимми.
– А помнишь, кто придумал устроить гонки?
– Я.
– А помнишь, кто решил, что ему море по колено, и взгромоздился на стену, хотя кое-кто просил не валять дурака?
Прошла секунда-другая. Где-то выше по склону, на тропе, шли, разговаривая, люди. Над головой с криками кружили чайки.
– Джимми!
– Да, Оливия.
– Очень тебя прошу, будь добр, помоги мне, пожалуйста. – Теперь ее голос звучал нежно, жалобно, мягко – словом, совсем не так, как обычно. – Мне очень хочется попробовать, сумею ли я встать на ноги.