Клянусь, что исполню...
Шрифт:
Джимми не оказалось дома, и вдруг Оливия вспомнила, что он собирался провести несколько дней в особняке Ариасов в Ньюпорте, потому что семья праздновала день рождения Майкла.
Она положила трубку, изо всех сил стараясь прогнать сон, подумала о записной книжке, но та, конечно, осталась в дорожной сумке. Пришлось начать все сначала, со звонка в международную справочную.
Это заняло массу времени, а когда она наконец дозвонилась до Ариасов, незнакомый женский голос ответил, что сейчас Джимми нет дома.
– Когда он появится? – спросила Оливия.
– Простите, мисс,
– Когда Джимми должен вернуться? – почти крикнула в трубку Оливия.
Дверь открылась, в палату заглянула ночная сиделка и приложила палец к губам. Оливия кивнула, стала ждать ответа, но женщина, говорившая с ней, куда-то делась, в трубке только что-то шуршало. Оливии вдруг захотелось зареветь, что было совсем на нее не похоже.
– Привет, Оливия. – Она узнала голос Майкла Ариаса. – В чем дело?
– Мне надо поговорить с Джимми, – с некоторым облегчением ответила она. – Это очень важно.
– Джимми сейчас нет.
– Я знаю, но я хотела бы узнать, когда он вернется.
– Оливия, с вами все в порядке? У вас какой-то странный голос.
– Вам показалось.
– Вы больны? Что-то случилось? Могу я что-нибудь для вас сделать?
В голосе Майкла было столько тепла и искреннего волнения, что Оливия уже собиралась сказать ему, что она в больнице, но в последний момент что-то ее удержало.
– Нет, Майкл, спасибо, – проговорила она. – Просто передайте Джимми, что я звонила, и попросите как можно быстрее со мной связаться.
Как глупо вышло. Как он сможет с ней связаться, когда не знает, где она находится. Оливия удивлялась сама себе. Что мешало ей дать Майклу телефон больницы? Но думать становилось все труднее. Обезболивающие, успокаивающие и анестезирующие вещества, растворенные в ее крови, наполняли тело тяжестью, туманили разум, и ей пришлось лечь, закрыть глаза и заснуть.
Она проснулась словно от толчка, и первой ее мыслью была мысль о Майкле Ариасе.
Майкл Ариас. Двоюродный брат Джимми. Глава семьи и компании, как некогда его отец Хуан Луис Ариас.
Оливия почти не встречалась с Майклом, исключая те редкие случаи, когда их с Энни приглашали на семейные торжества Ариасов. Сейчас ей отчего-то пришло в голову, что Майкл – человек с множеством лиц: гордый преуспевающий американский бизнесмен третьего поколения; примерный супруг с легким налетом старомодной британской учтивости; глава клана, пекущийся о его членах, немного в стиле крестного отца. Во всех этих ипостасях он совсем не походил на Джимми, хотя в их жилах текла одна и та же кровь. Не походил он и на Питера. Питера можно было презирать, но Оливия представить не могла себе, чтобы его можно было бояться.
Оливия села в кровати, стараясь не потревожить левую руку. Она снова ощущала внутренний холод, то самое острое и прежде незнакомое ей чувство, которое стало посещать ее все чаще и чаще. Это был страх. Он прогнал остатки сна, прояснил мысли.
В то время когда Георг Браунер расхищал коллекцию Имануила Ротенберга, Майкл Ариас еще не родился. Бессмысленно винить его в преступлениях, совершенных его отцом. Тут она вспомнила, что писал Карлос Ариас об уважении к старшим в испанских семьях. Незадолго до смерти он также писал, что, если бы он имел хоть малейшее представление о том, что сделал Хуан Луис, никакая лояльность не заставила бы его молчать. Возможно, лояльность Майкла оказалась сильнее фамильной гордости Карлоса.
Если бы мир узнал о преступлении Хуана Луиса, имя Ариасов было бы навеки запятнано, но не только. Их замечательная, а к семидесятым годам уже бесценная коллекция перестала бы существовать.
И все-таки – нет! Оливия вздрогнула. Нет, нет! Майкл не мог поступить так с человеком, который приходится ему родным дядей.
Не говоря уж о пяти ни в чем не повинных людях.
Она подумала о своей матери, о том, как много потеряли с ее смертью больные дети. О том, как отразилась на Энни смерть родителей. О том, что будет с Джимми, если она права в своих предположениях.
– Нет, – произнесла она вслух, – об этом даже думать нельзя.
Но, разумеется, думать она продолжала. Эти мысли с новой, предельной ясностью обострили ее собственный страх. Потому что человек, способный ради чего бы то ни было убить собственного дядю, который, по словам Джимми, заменял ему отца, глазом не моргнет, когда потребуется избавиться от постороннего свидетеля.
Непрекращающаяся пульсирующая боль в левой руке настойчиво требовала обезболивающего, но Оливия знала, что от таблетки ей снова захочется спать, а она еще не все продумала. В конце концов, она собиралась сообщить Джимми не больше и не меньше, чем то, что его родной дядя шантажист, вор и убийца. И это еще не все, и даже не самое страшное. Весь ужас состоял в том, что это Майкл устроил катастрофу, в которой погибли их родители. Так что стоило как следует подумать, прежде чем действовать.
«Сначала я должна как следует разобраться во всем сама, – стиснув зубы от боли, думала Оливия. – Потому что, если я ошибаюсь, я потеряю Джимми навсегда. Хотя, если не ошибаюсь, может быть, тоже потеряю».
Она снова и снова перебирала в уме факты. В первый раз она нашла записку Карлоса Ариаса в 1976 году, когда разбирала вещи после их смерти. Тогда она сказала о ней только Энни. Потом через много лет она показала записку Джимми и попросила его поговорить с Майклом. Сейчас она не могла вспомнить, что именно ответил ему Майкл. Да это и неважно.
Но именно после этого она застала разгром в своей квартире, за которым последовала цепь ограблений: ее офис, квартира Джимми, фонд Артура Сегала и дом Энни.
Потом она рассказала Джимми о своих подозрениях, и тот снова говорил с Майклом.
Но с тех пор больше никаких даже косвенных контактов с Майклом Ариасом не было. Оливия перестала говорить с Джимми о записке. Прошло почти три месяца, пока ей не позвонил Джерри Розенкранц и не сообщил о сейфе.
Она никому не говорила, что едет в Лондон, даже Джимми. Тогда как же они узнали? Можно было предположить только одно – Майкл Ариас установил за ней слежку. Предположение это казалось совершеннейшей нелепостью.