Клятва пацана
Шрифт:
— Есть свидетель. И с долгопрудненскими мы разберемся, — Отшельник всем видом дал понять, что набрался терпения в разговоре с неразумным. — Но ты все равно должен пройти через ментовку.
— Не должен!
— Должен пройти и очиститься от подозрений. А мы сделаем все, чтобы это произошло как можно скорей… Или ты нам не веришь? — Отшельник, казалось, на самом деле готов был обидеться на Кешу за недоверие.
— Я никому не верю.
— Отца своего пожалей, мать. У них проблемы из-за тебя.
Кеша смотрел на Отшельника и хотел ему верить. Слишком уж он
— Нет! — И все же он отказался принести себя в жертву.
— А вот это зря!
В тренерскую входил знакомый мент, тот самый, с бородавкой под ухом, который однажды пытался забрать его в отделение из школы.
— Майор милиции Гуров! — Он пристально смотрел на Кешу.
Ни капли страха в глазах, а ведь он в самом логове люберецкой братвы…
Кеша с презрением глянул на Отшельника, на его дружков. Ну какая это братва? «Шестерки» ментовские!..
— Гражданин Старков, вы задержаны по подозрению в убийстве!
Гуров предостерегающе качал головой, доставая наручники. Он мог этого и не делать, Кеша и без того понимал, что сопротивление бесполезно. И Отшельник против него, и Хома, и все. Выход заблокирован, уйти невозможно, остается уповать только на милость правосудия. Что запястье не сломают, когда будут надевать наручники, что в теплую камеру определят, обедом накормят. А о свободе думать бесполезно. Не выпустят его. Рано или поздно осудят. Убийство Коли, покушение на Феликса, меньше пятнадцати лет не дадут. Лет в тридцать можно будет выйти на свободу. Но тридцать — это еще не старость, можно будет начать жизнь заново.
Впрочем, новую жизнь можно было начать прямо сейчас. Ячмень, например, уверял, что и в тюрьме есть жизнь, Кеша даже пытался в это поверить. Срок долгий, на одной ноге не отстоять, значит, нужно врастать в эту жизнь всеми корнями. Крепко врастать, основательно, с этой мыслью Кеша и ехал в зарешеченном «собачатнике» «уазика». И с этой мыслью входил в кабинет следователя, где его уже ждали. С этой же мыслью отвечал на все вопросы твердым «нет». Не убивал, не покушался, а кто это сделал, без понятия.
— Вы должны понимать, что у нас имеются веские доказательства вашей вины, суд примет их во внимание, вас ждет пятнадцать лет лишения свободы.
Следователь прокуратуры годилась ему в матери, но старательно обращалась к нему на «вы», усиливая тоску и безнадегу.
— Я все понимаю, — уныло сказал Кеша.
Он заставлял себя думать о том, что в кабинете горячие батареи, значит, и в камере будет не холодно. И кормить его там будут, и спать он сможет, если повезет, на мягком, хотя и голом матрасе. И завтра у него будет еда, тепло и крыша над головой, и послезавтра. От этих мыслей на глазах выступали слезы, но сдаваться Кеша не собирался.
— В вашем возрасте, Иннокентий, сотрудничество со следствием может снизить срок наказания до десяти лет, — увещевала женщина. — Сейчас вы чистосердечно признаетесь в содеянном, расскажете, как все было…
— Ничего не было. Не убивал я Кирпичникова… А нож в моей комнате… Почему на ноже нет моих пальчиков?
— Вы могли их стереть.
— Да пошли вы!
В момент убийства Агния находилась на даче, может, она и не видела, как Феликс шел за Колей, но могла хотя бы пролить свет на события. Но Кеша не стал ничего говорить. Агния и без того под ударом, Феликс окончательно раздавит ее, если она хоть слово скажет против него. И никто даже не подумает ее защитить. А Кеша не сможет. Он может только молчать, чтобы не подставлять ее.
И он молчал, ни про Феликса не сказал, ни про Агнию, ни в чем не сознался и прямиком из прокуратуры отправился в КПЗ, в преддверие тюрьмы.
Это была уже самая настоящая камера, а не «аквариум» со скамейками перед дежурной частью. Сваренные из железа нары с дощатым настилом и тощими грязными матрасами на них. Зарешеченное окно, умывальник, унитаз в постамент с двумя ступеньками. И два типа с корявыми физиономиями, в которых он должен был разглядеть хотя бы намек на смысл своей новой жизни.
— Всем здрасте! — постарался улыбнуться Кеша.
— Здрасте нам с кисточкой, пряничек нарисовался!
С нар поднялся худощавый, с вытянутой головой тип. Хлипкая растительность на голове, возрастные морщины на лбу, выпученные глаза, кривой нос, зубы вроде бы не гнилые, но запах изо рта только держись. Он возбужденно, с интересом рассматривал Кешу, даже руку протянул, чтобы ущипнуть его за щеку. Пришлось немного отступить.
— Сколько лет? — спросил второй.
Этот покрупней, и лицо пошире, глаза маленькие, глубоко посаженые, нос картошкой, зубы желтые от табака, верхняя губа тонкая, нижняя толстая.
— Вот я и говорю, мусора беспредел творят, малолетку да к уважаемым людям, нельзя.
— А мы уважаемые люди? — спросил кривоносый.
Он снова протянул руку, чтобы ущипнуть Кешу за щеку, но нарвался на жесткий захват.
— А ты что, пидор?
— Че?! — вскинулся арестант, вырывая руку из захвата.
— Да ведешь себя как пидор!
— Ты слышал?
Кривоносый повернулся к своему дружку, обращаясь к нему за сочувствием, на самом деле он готовил внезапный удар. Но Кеша его просчитал. Вовремя поставил блок и пробил в живот, да так сильно, что бедолагу скрутило в бараний рог. Пришлось хватать его под мышки и усаживать на нары.
К тому времени с нар соскочил толстогубый. Кеша встретил его в боксерской стойке, поигрывая плечами, кулаками.
— Эй, уважаемый, тебе тоже прикурить?
— Ты что, этот… из люберов? — замялся мужик.
— Я из нормальных пацанов. Не беспредельщик, на людей как пес не бросаюсь. Но если ты хочешь, давай!
Толстогубый ничего не сказал, сдал назад, вернулся на свое место. Но молчал недолго. Кеша познакомился сначала с ним, затем с кривоносым, разговорились, нашлись общие темы, вечером подали макароны с вареными рыбными консервами, ужинали за одним столом, никто никого не цеплял. И ночью Кешу не трогали. Но только потому, что он смог дать отпор грязным поползновениям. А прояви он слабость, неизвестно, чем все могло закончиться. Или даже известно.