Клятва пацана
Шрифт:
— А как все было на самом деле? Жил на даче, никого не трогал, подъехали какие-то ребята, сунули в руку пистолет, забрали и уехали. А потом я вдруг узнаю, что в Феликса стреляли. И пистолет с моими пальчиками обнаружили.
— Какие-то ребята?
— Какие-то!
— Следствию нужны конкретные имена.
— А мне нужно знать, как стреляли в Феоктистова. Сам он говорит, что в него стрелял человек в маске. И это был не я.
— Кому он это говорил?
— Мне говорил. Нас в одной камере закрыли…
— И это был не ты?
— Где в него стреляли? С кем он был? Может,
— Может, и видел. Может, и не ты стрелял. Но на пистолете обнаружились следы твоих пальцев. Ты должен сосредоточиться на том, чтобы дать исчерпывающее объяснение этому факту. Что за ребята, откуда, как их зовут, как выглядят…
Именно эти вопросы интересовали и следователя. Встреча с ним состоялась в тот же день. Кеша твердо стоял на своем, был на даче у Бородулина, кто-то ворвался в дом, сунул в руку что-то железное. Месяц почти прошел с тех пор, попробуй докажи, что ничего такого не было.
Следователь уже не настаивал на его виновности в убийстве Коли и покушение на Феликса не шил, но за огнестрельное оружие предъявил. И на следующий день Кешу отправили в изолятор. Сначала дали надежду, а затем вырубили свет.
Чуть ли не полдня он провел в автозаке, машина колесила по области, собирая арестантов, к вечеру их всех, голодных и холодных, доставили в следственный изолятор. Там их ждала бурная встреча, вэвэшники с собаками выстроились в два ряда, образовав живой коридор от автозака до входных дверей. Через этот коридор арестантов и пропустили, Кеша бежал, собаки бросались на него, одна зубами вцепилась в штанину, порвав ее. КПЗ показался ему раем по сравнению с адом, в который он попал.
В изоляторе особо не прессовали, заставили пройти через досмотр, вертухаи рылись в вещах, заставляли снимать трусы и раздвигать ягодицы, затем помывка в холодной бане, прожарка, ночь провели на сборке, в камере без нар. Всю ночь на ногах, а утром на склад, где Кеша получил матрас, белье, миску, ложку. И с этим добром в камеру — к малолеткам. Имя которым беспредел. Как утверждал Карась с его богатым тюремным опытом.
Камера не очень большая, на удивление теплая и не переполненная, но пустовало только одно место, возле параши. Поэтому Кеша даже обрадовался пареньку с задиристым взглядом, который подошел к нему, едва закрылась дверь.
Кеша поздоровался, усердно изображая уверенность в себе, но паренек этого как будто не заметил. Зато остальные сидельцы все видели, все замечали, одни смотрели на новичка как на забаву, другие взирали с полным равнодушием, третьи — с жалостью к нему, а заодно к себе. Но наблюдали за сценой все.
— Ты откуда такой сирый? — окинув Кешу, спросил задира.
— Из деревни. Там у нас курятник, заходишь, первым делом петух с жердочки спрыгивает.
— Что?!
— А чего ты взвился? Ты же не петух, нет? — Кеша жестко смотрел «пассажиру» в глаза. Он прямо сейчас готов был ударить его головой.
— Петухом ты у нас будешь!.. Или вилкой в глаз!
— Не понял!
— А выбирай, или вилкой в глаз, или в жопу раз?
— А я тебя вспомнил! Это же ты вертухаю сказал, что у тебя в жопе глаз! Чтобы он пальцем выковыривал!.. Тебе что, нравится так?
— Ну все, петушара! — Задира раскинул руки и пошевелил пальцами, приглашая публику на зрелище.
При этом он подставил под удар свое лицо, и Кеша просто не мог этим не воспользоваться. Сначала лбом в переносицу, а затем плечом в грудь. И пока задира поднимался, он скинул со шконки его матрас и бросил туда свой. Место не самое козырное, но лучше что-то, чем ничего. И еще Кеша освободил руки.
— Если ты не против, я здесь пока побуду!
Он смотрел на белобрысого паренька с крепкими плечами, который занимал центровое место, но тут же отвел взгляд. Дал понять, что не собирается бросать вызов ему и старшей семье на хате. Но если что, то биться будет насмерть. Он точно знал, что готов на все, и эта его уверенность передавалась через расстояние.
Белобрысый взгляд не отвел, понял, что новичок не претендует на его место, расслабился и с небрежностью большого человека повел рукой, осаживая задиру. Тот уже поднялся, собираясь брать реванш за поражение. Во всяком случае, изображал рвение.
С той же небрежностью, но слегка с опаской белобрысый подозвал к себе Кешу.
— Кто такой?
— Люберецкие мы.
Смотрящему пришлось поднатужиться, чтобы сохранить самообладание.
— Кого знаешь?
— Отшельник, Аксай, Феликс…
— За Аксая слышал. За Феликса… А Отшельник…
— А Отшельник сторона, он Ригу не трясет, а мы да, Феликс, Аксай.
— Махач у вас там был с Долгопрудным.
Кеша кивнул, глядя на парня. Была драка, и не одна, но белобрысого это мало волновало. Чем он занимался по жизни, трудно сказать, может, воровал и грабил, может, загремел по статье за хулиганство. Может, просто подставили. Так или иначе, вряд ли он имел отношение к люберецкому или долгопрудненскому движению.
Так оно и оказалось, Паша Сыч влетел за обычную кражу, в СИЗО он заехал из Киржача, откуда пришла малява от уважаемых людей, пацана поставили смотреть за хатой. И Кеша поступил очень правильно, что не наехал на него. А за баклана Мишу спрашивать с него никто не стал. Паша по достоинству оценил дерзкого новичка, переговорил с Кешей, несколько дней присматривался к нему, а затем предложил место в своей «семье». Отказываться Кеша не стал. Солнце пока что светило на его сторону, но еще рано расслабляться, убойные статьи снова могли встать перед ним в полный рост. Да и с пистолетом все непросто, «пальчики» на орудии преступления требовали объяснения, а Кеша дать их не мог. Да и не хотел. Будь что будет, и делай что должен.
18
Снег, холодно, небо темное, низкое, но где-то над ним яркое солнце и синее небо. А над землей вокруг свобода. Почти месяц провел он в изоляторе, и вдруг случилось чудо. Вернее, довершилось. Дело развалилось, не дойдя до суда. Толком никто ничего не объяснил, сказали, что дело закрыто, выписали пропуск и показали на выход. С каким же удовольствием Кеша садился в электричку до Казанского вокзала, а там пересадка, до самых Люберец. Там на него и нахлынуло. Вспомнил, как уезжали с пацанами — после побоища на Крымском мосту, у стадиона, рынок ходили трясти, возвращались на электричках.