Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)

Заплавный Сергей Алексеевич

Вот и сообразил Баженка устроить такую же неразбериху на Курятном мосту. Коли попадешься в руки к приставам, можно невинным прикинуться. Авось и сойдет. Или сбечь на водовозной кобыле. Там видно будет.

За две недели на Москве Баженка много чего успел повидать. Перво-наперво потерся у кремлевских приказов, из конца в конец прошел Китай-город, спустился на подол к старому посаду, что лег под кремлевским холмом у Москва-реки и в Занеглименье. Тогда-то и заметился ему большой пруд у мельницы под мостом, соединявшим отводную Кутафью башню с Троицкой

на Кремле. В полыньях этого пруда брали воду окрестные люди и водовозы.

Туда и отправился Баженка. Высмотрел подходящий санный роспуск, который без труда катили две неказистые с виду, но еще не дотла заезженные лошаденки. Роспуск был легкий, в четыре бруса, поставленных на полозья. Большая обледенелая бочка схвачена с боков круглыми зажимами. Ослабь их, и кувыркнется она с саней в любую надобную сторону.

— Здорово, поилец! — подошел к хозяину роспуска Баженка. — Бог в помощь твоей водяной копейке!

— Какая нынче копейка? — недобро глянул на него тот, — Не видишь, мыкаюсь? Мало нынче охотников на воду тратиться. Едва-едва на корм собираю.

— А рубль перехватить хочешь?

— Ясное дело, — оживился мужик. — От рубля кто откажется?

— Ну так уступи мне до вечера свою водовозочку, и рубль твой.

— Это как это уступи? Чтобы ты с ней тю-тю? Ищи дурака!

— Не бойся, я тебе заклад дам, а после — обещанное.

— И какой же от тебя может быть заклад?

— А ты сам оцени. В рубельках!

— Оцени ему… Быстрый какой. Взялся тут неизвестно откуда…

Но Баженка решительно перебил его:

— Я тебе так, любезный, скажу: недосуг мне с тобою рядиться. Ты запрашивай, а там видно будет. Я ведь могу и другого охотника поискать. Посговористей.

Он чувствовал себя уверенно: деньги — сила. Вот они, в потайном месте на груди припрятаны. Рубельки и не такого упрямца, как этот мужик, сговорят.

— Ну коли хочешь, могу и запросить, — посомневавшись, водовоз принялся считать: — По семи рублев за лошадь, это будет четыре на десять. Два за роспуск. Ещейный рубль — за бочку с черпаком. Столь же — за риск. Вместе с рублем, что ты посулил, двадцать и выйдет.

— Силен! — засмеялся Баженка. — Раз, два и двадцать! Зря прибеднялся, выходит… А теперь послушай меня в два уха. Кобылки твои и по пяти рублев не стоят, но я кладу по шести. Вместе с водовозкой даю пятнадцать. А награду потом, когда в целости сдавать твою колымагу буду. Один рубль за утро, второй за вечер. Где еще в одночасье так разбогатеешь?

— А ежели ты плохое дело замыслил? — не очень уверенно спросил водовоз.

— Точно! — и глазом не моргнул Баженка. — На твоих одрах да с твоей кадкой токмо в разбои и осталось ходить. Придумай что поновей!

— Что думать? Опасаюсь и все тут.

— Ну это твое дело. Опасаешься — прощевай. У денег глаз нету. За что отдают, они нс видят.

— Ин ладно, — решился наконец водовоз. — Считай, что сладились. Токмо не обмани. Я в Напрудском живу. Вон по этому путику как раз и придешь, — он указал на едва заметное

ответвление от большой санной дороги, — Третья изба слева. Меня там каждый скажет, — потом перечитал деньги. — Кабысь, верно.

— Верно, верно, — подтвердил Баженка. — Теперь ты мне все толком покажи да обскажи.

— Чего обсказывать-то?

— Известно чего. Какая лошадь на какую ногу хромает. Какою вожжой ей лучше под хвост попасть! Да поторапливайся, приятель. Время не терпит!

Нахальные слова сами выскакивали из него, а внутри все напряглось, закаменело.

— Веселый ты, я гляжу. Все шутишь, — расклеил губы водовоз. — А зря! Лошадки у меня свежие, непорченные.

— Ну да. У одной железом губа надорвана, у другой нога с запеком…

— Да ить за всем не уследишь. Иной раз и ушибка выйдет. Живое дело.

— А ну как я невзначай дерну или не туда понукну? Ведь понести могут?

— Коли рядом пойдешь, ни в жизнь не понесут. Они порядок знают.

— А сзади?

— И сзади, ежели повод отпустишь. Чего они бояться, так это свисту. А ишшо крутого натяга…

Вызнав, что ему надо, Баженка хлопнул мужика по плечу:

— Поговорили и будя! Теперь ступай к себе в Напрудское. Да чтобы у меня без оглядки, не то передумаю.

— Иду, иду, — заторопился водовоз. — Ты кадку-то сполна не наливай. Сверху подтекает маленько.

— Я сказал, иди! Ну? Остальное вечером доскажешь.

И побрел водовоз прочь от Мельничного пруда, обмякнув горестной спиной. Непривычно ему шагать вот так, в одиночку. Оглянулся бы да лучше от этого не станет.

Баженке стало жаль мужика. А себя еще жальче. Кабы на праздник собрался, а то на душегубство. Судьба в угол загнала — или берись, или катись. Вот он и взялся. Да уж больно умело, будто и не в новинку ему посреди малознакомой Москвы чужих супротивников коньми шибать. Ухарь с большой дороги, да и только!

Баженка вдруг сам испугался своей умелости: откуда что взялось? Раньше он за собой такого не замечал. Труждался себе на Малом Каменце в номерщиках, брал с торговых и всяких других людей таможенные пошлины. Все чинно, мирно, и на-ко тебе — готов казнить доказного человека. За ради чего?

«За ради Даренки!» — так и плеснулось в душе.

«А ее спросил?»

«Ее не спросишь. Она эвон где осталась».

«Откуда ж ей знать, какую цену дьяк Федоров с тебя запросил?»

«Не он запросил, я сам подставился. Он о Даренке и ведать не ведает…».

Над Мельничным прудом едва заметно курился воздух, напитанный студеной влагой. Невидимое солнце подкрашивало его легкой желтизной. Отсвечивали серебром пуховые шапки сугробов, курились пообок редкие дымки.

Водовоз уходил все дальше и дальше, пока не превратился в серую точку.

Но что это? Точка вдруг начала стремительно расти, возвращаться… Да это же Дария, младшенькая дочь монастырского крестьянина Павлуся Обросимы. Для родителей она Дарька, для людей Дася, а для Баженки — Даренка. Подаренная Богом, значит.