Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)
Шрифт:
— Шутишь, Нечай Федорович?
— Нимало.
— Ну а коли возмоги нет?
— Я же сказал: была бы охота… Вот я сей час тебе все растолкую. Значит, так. Киевский воевода нам не помощник, понеже он Литвою поставлен и от этого многими делами Москве поперечен. Но есть кроме правительских уз узы православия. Смекаешь? Церковь и на разъединенной Руси неразрывна. Монастыри меж собою исправно сносятся. На новой неделе наведаюсь я в приказ Патриаршего двора. Пускай запросят из Межигорской обители твоих Обросимов всем семейством. К примеру, в Боровской или в Осифов [46]
46
Иосифов.
— А коли не захотят монахи Обросимов запрашивать или отпускать, что тогда?
Столь нелепое предположение развеселило дьяка:
— Захотят! Против соболей добрых кто устоит? Все будет, как я тебе говорю. Не сомневайся! Через Сибирь ты свою невесту быстрей получишь, чем убегом.
— Разве я поминал про убег? — поразился Баженка.
— Зато думал! И меня к тем думам пристраивал. Я, конечное дело, могу помочь, но мое предложение надежней. Вернемся к нему?
— Вернемся!
— Тогда порешим так: ты по моему посылу новый город на Сибири ставить убудешь. Томской. Для начала десятником у казаков. А там, как покажешь себя. Завидую я тебе. Молодой ты, смекалистый. Все у тебя впереди. Поцелуешь икону со своей любезной еще раз, засмеешься. И живи себе. Теперь смекнул?
— Смекнул, — недоверчиво ел его глазами Баженка. Потом вдруг брякнулся на колени: — Век не забуду, Нечай Федорович!
— Забудешь. И не такое забывается. Ну да ладно. Встань с полу-то. В коленях правды нет. Лучше выпьем по-братски. Все мы люди, все мы человеки. Кабы любовь нас соединяла, то и злу в нашу жизнь не вставиться, — он выпил, отер губы: — А деньги забери. Уговор у нас такой будет: на Сибири отдашь. Не мне, так кому из сыновей моих.
«Значит, не надеется долго на своем месте усидеть, — понял Баженка. — И над ним тучи висят».
Но виду не подал. Сунул в карман двадцать семь рублей с полтиною и пообещал:
— Как в казенку кладешь, Нечай Федорович. Не сомневайся во мне. Я человек твердый.
Малая дума
Москва поразила Тояна своим великолепием. Он не привык к такому обилию златоглавых удук уй, называемых здесь церквями, к бесконечности белых и красных крепостных стен, широте дорог, к разнообразию проездных башен, защитных рвов и подъемных мостов, к череде зеленых, лазурных и даже серебряных крыш, единству камня и резного дерева. Но среди этого великолепия не было радости. Люди проходили понуро, точно опасаясь друг друга. Их было немного. Зато много стражников и ворон. Окна и двери все больше зарешетчены.
Изредка проносились богатые, празднично украшенные сани. Из одних Тояну помахал рукой незнакомый урус, крикнул что-то и умчался, оставив зыбкую искорку дружелюбия.
А на торговой площади Белого города повеселил душу ручной медведь. Его водил среди редких зевак цыганистый молодчик. Завидев девку, он сворачивал
— Пущай и вон ту заодно лапнет — чернявенькую!
По торговому месту поезд Тояна двигался медленно. Вот и пристроился к его кибитке молодчик с медведем. Зверь по его велению вскинул морду, засучил лапами, несильно рявкнул, потом вдруг низко поклонился.
— Приказали кланяться, да не велели чваниться! — объяснил поводырь. — Правая рука, левое сердце! С Москвою тебя, заезжий человек! Не скупись на въезде, чтоб хорошо выехать.
Тоян одарил его парой белок.
— Будет тебе и есться, и питься, — обрадовался поводырь. — И дело свое сполна сладишь…
В покоях Казанского дворца Тояна ждала обильная еда, баня в широкой кадке и мягкое ложе. После дальней дороги оно показалось теплым облаком на втором небе. Тоян погрузился в него, радуясь тому, что достиг Москвы, пусть даже такой хмурой и непонятной.
Утром к нему пожаловал большой кремлевский дьяк Нечай Федоров. Сам. Запросто. Приложил руку к груди:
— Салам алейкум, доброчтимый Тоян. Пусть высоким будет для тебя небо! Здоровы ли кони и души моих друзей?
— Алейкум салам, высокомочный Нечай, — с достоинством ответил Тоян. — Дорога кончилась. Мы здоровы. Ты встретил нас у порога, как подобает хорошему хозяину. Мы рады тебе. Пусть и над тобой небо будет высоким!
Пока толмач пересказывал его слова Нечаю, Тоян с интересом разглядывал одного из управителей Сибири. Так вот он каков! Долговяз. Лицом незаметен. Но сила власти способна украсить кого угодно.
Провожая Тояна из Тобольского города к Москве, Василей Тырков наказывал:
— Если веришь мне, верь и кремлевскому дьяку Федорову. Он человек твердословный. Думает думу без шуму, делает дело без спотыку. Где у другого телу простор, у него — душе. До дна человек.
— Что значит до дна? — не понял Тоян.
— Там увидишь…
А с каким почтением отзывался о Федорове обозный голова Иван Поступинский! Непременно добавляя к его имени восклицание «О». «О-Федоров сам наказывал…» или «О-Федорову самому доложу…» Получалось: Офедоровсам. И у казаков одна мечта — на глаза Федорову попасться. Счастливцы, которым на прежних обозах выпало такое, все вернулись с пожалованиями или добрыми словами. А внимание начальных людей уже само по себе много значит.
Расспросив Тояна о дороге, о его беседах с Тобольским воеводою Андреем Голицыным и боярским сыном Василием Тырковым, Федоров заключил первое знакомство такими словами:
— А теперь зову я тебя пожаловать наверх перед очи царевича нашего Федора Борисовича. Хоть и юн наследник, да разумен премного. Возжелал увидеться с тобой, о твоей земле послушать. Вместе будем готовиться к встрече с царем. Не возражаешь, княже Тоян?
Тоян и рассчитывать на такое не смел. Не до него сейчас Москве. Кто он на ее горестном лице? Пылинка, каких много слетелось с разных сторон.
Значит, не пылинка!
— Высока Москва, — стараясь не выдать своего волнения, ответил Тоян. — Я рад приблизиться к ее вершине.