Клятва золотого дракона
Шрифт:
Но только не такие, какие зазвучали сейчас. Это была новая песня золотого дракона.
Колыбельная.
Она остужала распалённую лаву, которая пульсировала внутри машин и полумашин, успокаивала мысли и обещала покой, целые долгие дни покоя, когда не нужно ни о чем тревожиться и заботиться, нужно просто… передохнуть. Подождать. Колыбельная золотого дракона обещала, что однажды каждая машина и каждый скрещ дождутся того, ради чего стоит снова загореться стремлением и вдохновением, горячим и ярким, как целая река лавы, и когда эта река начнёт своё течение, ничто не сможет остановить её, ни одно живое существо не осмелится даже стоять у неё на пути… Но не сейчас. Не сейчас.
Когда последняя машина и последний
Золотой дракон легко оттолкнулся от уступа, покружил над своей спящей армией, на миг снизился, чтобы потрепать ходовайку по торчащей кверху пятке, потом снова поднялся, напевая уже без слов и что-то выискивая. Затем спикировал и вскоре опять взлетел, с трудом держа за бока спящего бегуна, сделал последний круг и, громко хлопая обожженными крыльями, полетел к высокому уступу на юго-восточной стене пещеры.
Эпилог
На Перекрёстке развернулось всегимблское гуляние, такая яростная пьянка, которой эти своды не видели, пожалуй, со времен изгнания драконов.
Начало её, как обычно, было подпорчено векописцами: Брийгис Премудрый влез на Громкий Камень и долго занудничал оттуда. Сегодня занудство было особенно невыносимым, поскольку к нему добавилось еще перечисление заслуг сгинувшей в подземьях векописицы Иган Колотушки, о существовании которой в Гимбле почти никто не имел представления до этого дня – а вот про Йоринга Упорного, которого знали многие и который тоже сгинул в подземьях, Брийгис Премудрый ни слова не сказал, что отнюдь не прибавило ему популярности. Зато потом старшины гильдий стали взбираться на Громкий Камень, чтобы выкрикнуть имена лучших мастеров сезона, и тут-то пришло время всяческого буйства, радостных воплей, негодующего рёва, тостов и первых коротких потасовок. Затем с Камня вещал Ндар Голосистый, хорошо говорил про величие гномов, про возможности, которые открываются перед ними благодаря обретению бегуна, про одоление опасности, зревшей в подземьях, словно фурункул, и не выплеснувшейся оттуда на улицы Гимбла лишь благодаря отваге дракона и гномов, которые не убоялись подземий и порождений их.
Эльфское посольство не прислало на праздник своих представителей, как обычно это делало. Отношения между эльфами и гномами стали очень натянутыми после истории с Ахниром Талаем, кроме того, как утверждали слухи, Донкернас тоже не собирался униматься: у них в Гимбле целый золотой дракон пропал, не зубочистка какая-нибудь. А Югрунн Слышатель, опять же по слухам, заявил на всё это: дескать, не то чтобы он обещает участь Ахнира каждому донкернасцу, который подойдет к вратам Гимбла, но он решительно не видит смысла в их, донкернасцах, существовании.
Но сегодня обо всём этом не хотелось думать. Сегодня гномы желали обниматься, выкрикивать здравницы и пить, и есть зажаренных на вертелах горбачей-шестиногов, копчёный эльфский сыр и специально заказанные в людских землях медовые пряники. На Громкий Камень теперь мог вскарабкаться любой желающий и сказать своё слово или восхвалить свою гильдию, или сыграть на дудке, или поделиться сплетней, но окружающие уже не слушали их. Все радовались успешному окончанию сезона, обсуждали последние события и обретенного бегуна, вспоминали тех, кто помог его обретению – гномов, которые навсегда остались в подземьях, которые славно потрудились и теперь отдыхают. А потом пили много, очень много пива за здоровье тех, кто вернулся из подземий, и, конечно, отдельно – за золотого дракона Илидора, которого в Гимбл привел, определенно, сам дух Такарона.
Правда, некоторые гномы выражали удивительно трезвые для этого дня опасения: не слишком ли хорош Илидор, сумевший одолеть столь большие опасности почти в одиночку, и не станет ли Гимблу худо, если такой могучий дракон задержится в городе, но большинство гномов желали веселиться, а слушать занудство – не желали. Подумать о сложных вещах можно и позднее, через пару дней после доброй всегимбской пьянки, а сейчас неплохо бы выпить за Илидора… кстати, где он?
Золотой дракон куда-то подевался. Только что его видели то ли у Громкого Камня, то ли у королевского шатра, а может быть, возле харчевни «Дохлый лучник», где пили пиво Конхард и его жена Нелла, и каждый гном, зашедший в харчевню, считал своим долгом выпить вместе с ними – с гномами, которые приютили в Гимбле это чудо, золотого дракона, и вновь и вновь просить их повторять историю его появления в подземьях.
В соседней харчевне пьянствовал Кьярум Пеплоед, и никто из гномов не мог пробиться туда, чтобы выпить с сородичем и в сотый раз расспросить её о пережитом, о воителях, о драконе, о скрещах и о его погибшем товарище, доблестном Гилли Обжоре. Плотное кольцо гномов окружало Кьярума, безостановочно потрясающего Жалом и воодушевлённо что-то орущего.
В другой части Перекрестка, где почти никого не было, расположился шатёр механистов. Вокруг него стояли не оживленные пока охранные и стражие машины, а сами механисты, ощущая себя в чужой тарелке, шатались туда-сюда и скучно наливались пивом. В сторонке новый глава гильдии Годомар Рукатый о чем-то беседовал с Палбром Босоногом и лекарем Жижилем, и разговор у них был оживленный, со спорами, выпучиванием глаз, маханием руками и стучанием себя в грудь.
В каждой харчевне, в каждом шатре, на каждом углу и у каждой скамейки говорили о золотом драконе, и несть числа было гномам, которые желали бы снова хоть издалека посмотреть на это поразительное создание. Но Илидор в это время был далеко от шумного и праздничного Перекрестка – на бульваре Чистого квартала, в виду лавопадов, и во всем квартале не было сейчас больше никого, кроме самого золотого дракона и эльфа, на которого он орал, а тот в ответ орал на него.
– Да ты же сам тогда сказал, что Даарнейриа – шпионка! – надрывался дракон, взмахивая кулаком, и едва зажившая глубокая царапина на его щеке наливалась краснотой. – Ты сказал, эльфы узнали, что меня не держит Слово, а ты пришел, чтобы…
– Илидор, ты идиот! – Тощий эльф с сине-зелеными глазами сидел с ногами на скамейке, подавшись вперед, и подпрыгивал прямо так, сидя, и орал, и мотал головой, и выглядел так, словно его в следующий миг хватит удар. – Ты просто бесконечно тупой идиот! Я сказал, что Даарнейриа – шпионка! Всё! Остальное ты сам додумал, не дослушал меня, задурил мне голову и побежал из Донкернаса, выпучивая глаза и чудом не обосравшись!
– А камень, который жахнул мне под крыло? – не унимался Илидор и нарезал круги вокруг второй скамейки. Одно крыло плаща, еще помнящее про лавовый ожог, держалось на отлёте. – Это же ты запустил тот булыжник! Ты был ближе всех к камнемётам, ты один мог понять, что мой бросок на восток – ложный, что я поверну на север, так что не рассказывай мне теперь, будто…
– Да-а, это был отличный бросок, такой меткий, такой мощный! – Йеруш хлопнул себя ладонью по ляжке и беззвучно рассмеялся, глаза у него стали совершенно безумными, длинные пальцы задергались, словно вонзаясь во что-то, он подался вперед. – Я был зол! Я был готов был тебя убить, придурок! – рявкнул он и скатился-вскочил со скамьи, взлохматил свои волосы и, взъерошенный, стал похож на бешеную птицу, – я пытался тебя убить, забросать камнями, содрать шкуру, сжечь, закопать и опять убить, ты понимаешь? Я хотел убить тебя за то, что ты такой придурок! За то, что посмел так обойтись со мной, кусок тупого дракона! Я целил в голову, а не в крыло!