Клятву сдержали
Шрифт:
Пошел впереди, мы двинулись за ним.
— Ну и забрались! — произнес он на ходу, косясь на нас быстрыми, живыми глазами. — Чуть разыскал…
Неожиданно остановился, воскликнул:
— Да! Вы же голодные! Сейчас накормлю.
Вытащил из-под телогрейки кусок сала, пару луковиц, краюху хлеба. У нас загорелись глаза. Давно мы не видели таких деликатесов. Мальчик разделил еду на три равные части, роздал нам.
— А себе? — спросил я.
— Кушайте, кушайте! Я поел.
Дважды просить не пришлось, мы с жадностью
Сало с луком и хлебом! Впервые за столько месяцев лагерной жизни! Такое нам виделось только во сне…
Шли мы долго, но уже не так торопливо, как вчера. Изредка отдыхали. Мальчик вел себя непринужденно, держался с нами свободно. Он заводил нас все глубже в лес, но чувствовалось, что знает его хорошо, ориентировался в нем как дома. К нам постепенно стало приходить чувство относительной безопасности, напряжение, вызванное побегом, постепенно спадало. Мы незаметно привыкали к свободе.
— Слушай, как тебя зовут? — спросил я у мальчика.
— Стасик. А тебя?
— Ибрагим.
— Ибрагим? — удивленно протянул он. — Ты что, татарин?
— Да нет. Армянин.
— А я вот грузин, — улыбаясь, сообщил Симон.
— А я цыган, — добавил Сенька.
— Ого! — еще больше удивился мальчик.
Наш маленький «интернационал» между тем вышел на полянку, в дальнем конце которой показалась хибарка лесника. Стась смело пошел вперед, мы же остановились. Страшно было вот так, сразу, подходить к домику. Кто его знает, что нас там ждет! Вдруг засада?
— Пошли, пошли… — торопил нас Стась. — Не бойтесь.
Подвел почти к самому домику, остановился:
— Ну, бывайте. Заходите сами. Там уже есть люди.
Нырнул в кусты и исчез, словно растворился. Это еще больше насторожило нас.
Долго простояли мы за деревьями неподалеку от домика, не решаясь войти. Но ничего подозрительного не обнаружили, и Симон наконец решился:
— Пошли!
Мы ступили на порог. Симон распахнул дверь и сразу резко отпрянул. Через его плечо я успел заметить в комнате… немецкого солдата.
Засада! Предательство?! Мы кубарем скатились с порога, бросились снова в лес под защиту деревьев.
— Куда?! Назад! Чего испугались? — послышались за спиной веселые, удивленные голоса. — Да стойте вы, черти!
Мы осторожно выглянули из-за стволов деревьев. Возле хаты стояло несколько человек. Среди них я различил знакомую фигуру Игната Кузовкова. Значит, все же наши! От сердца отлегло. Но немец! Неужели он нам почудился?
Мы возвратились.
— Ну, с благополучным вас… — Игнат обнял каждого, повел в дом.
За столом сидели люди, и первым, кто бросился в глаза, был человек в немецкой форме. Молодой, круглолицый, он приветливо улыбался нам. Мы с опаской приблизились к нему, а он живо вскочил, каждому крепко пожал руку. Потом, обращаясь к Игнату и показывая на нас глазами, что-то сказал. Игнат засмеялся, перевел:
— Говорит,
Кругом заулыбались, и мы окончательно успокоились — немец наш!
Осмотрелись. В глубине комнаты был еще человек. Он полулежал на койке, смотрел на нас лукавыми глазами.
Алексей Манько! Неужели… Мы бросились к нему.
— Как ты здесь оказался?
— Так же, как и им. Благодаря Михайлову, — весело ответил он.
Таким образом, в доме лесника собралось несколько военнопленных, которым с помощью Михайлова удалось вырваться на свободу. Они познакомили нас с немецким ефрейтором Станиславом Швалленбергом.
Товарищи угостили нас горячей картошкой в мундирах, каждому налили по кружке кислого молока, дали по куску добротного, без опилок и гречишной шелухи хлеба. Пока мы ели, они рассказали, что о нашем появлении были предупреждены, что вот-вот должны подойти хозяин дома, Антон Одуха и Александр Софиев.
— Софиев? — удивились мы. — Он что, тоже бежал?
— Бежал. — ответил Игнат. — Пробил и его час.
— Кто такой Одуха? — поинтересовался я.
— Один очень хороший человек, — ответил Игнат. — Самый близкий товарищ Михайлова.
Оказывается, Одуха — учитель, работает в школе в соседней деревне Стриганы. Днем учит детей, а по ночам ходит на диверсии. У него есть небольшая группа таких же, как и он, смельчаков, которая уже немало насолила немцам. Одуха, сообщил Игнат, пользуется безграничным доверием у Михайлова, тот поручает ему самые сложные и ответственные операции. Немало уже немцев и полицаев погибло от руки Одухи и его верных товарищей.
Рассказ Игната подогрел мое любопытство, хотелось поскорее встретиться с этим необыкновенным человеком, познакомиться. Но в тот день встреча не состоялась.
Пока мы беседовали, за окном понемногу смеркалось. Кто-то зажег коптилку, разговор продолжался при ее мерцающем свете. У дома выставили охрану, часто прислушивались, не идут ли Софиев и Одуха. Ждали их до поздней ночи, но так и не дождались.
— Что ж, хлопцы, — предложил Игнат, — давайте спать.
В эту ночь мы впервые за столько месяцев спали под настоящим одеялом, а в изголовьях у нас были подушки. Измученные событиями дня, уснули быстро и крепко.
Рано утром дежуривший у дома Тенгиз Шавгулидзе громко постучал в дверь, сообщил:
— Идут!
Мы сразу все проснулись. Игнат вскочил первым, выбежал встречать Софиева и Одуху. Вскоре он ввел их в дом.
— Ну, с добрым утром, хлопцы… Все живы, здоровы?
Мы обступили Софиева, стали горячо благодарить за освобождение.
— Ладно, ладно, — отмахнулся он. — Спасибо скажете потом, когда всех оккупантов перебьем. А сейчас некогда. Вот, знакомьтесь…
Он представил нас невысокому мужчине с несколько резкими чертами лица, с широким разлетом бровей.