Ключ
Шрифт:
38
Если страх волной окатил Катрину, когда вошел священник, то теперь этот страх ледышкой застрял в сердце.
— У вас все нормально? — спросил ее полицейский, входя в палату и плотно закрывая за собой дверь.
Она кивнула и выдавила слабую улыбку, которую в темноте все равно было не разглядеть.
Без того скудного света, который падал из коридора, в палате стало совсем темно, но Катрина заметила: несмотря на то что при взрыве пострадал ее слух, другие чувства обострились, словно восполняя этот недостаток. Она чувствовала запахи подходившего к ней полицейского — кофе, стиральный порошок, какое-то дезинфицирующее средство. Наверное, оно впиталось в одежду от слишком долгого сидения в коридоре больницы.
Он подошел к окну, и теперь на фоне ночного неба вырисовался его силуэт. Над крышами домов поднялся узкий серпик луны, напомнивший Катрине о тайне, которую она хранила. Она буквально ощущала, как давит на нее эта тайна, — так же, как давила, наверное, и на отца, который столько лет нес это бремя в одиночку. Она почувствовала, как снова колыхнулся воздух: полицейский отошел от окна и оказался у постели, принеся с собой запах дезинфицирующего средства.
— Не внушает мне этот поп доверия, — произнес полицейский, разговаривая как бы сам с собой. — Потому-то я и вернулся — для надежности.
Из темноты вылетела его рука, зажала Катрине нос и рот, не давая дышать и не позволяя издать ни звука. Он был в резиновых хирургических перчатках — от них и шел запах дезинфекции.
Она попыталась вывернуться, но полицейский уже навалился на нее всем телом, пригвоздил коленями к матрасу. Катрина дергала головой, пытаясь освободиться и закричать, позвать на помощь, но рука в резиновой перчатке держала ее крепко.
Он наклонился ближе к Катрине:
— Ш-ш-ш-ш. Тихо!
Повернул ей голову набок, открывая шею, и она ощутила на коже что-то острое и холодное. В ужасе Катрина из последних сил выгнула спину, упираясь в жесткий больничный матрас. Этим движением она оттолкнула от себя нападавшего, его рука соскользнула с ее рта. Ей удалось закричать, выиграть полсекунды, а потом рука снова, еще крепче, зажала ей рот. Полицейский немного сместился, перенеся свой вес на ее руки, чтобы лишить женщину возможности даже пошевелиться.
Он опять повернул ее голову набок, на этот раз грубее, и что-то врезалось в кожу Катрины. Ей вдруг представился вампир, сосущий в темноте ее кровь, и тут она отчетливо поняла, что сейчас умрет.
Катрина в который раз подумала о той тайне, что хранилась в ее мозгу, и о том, что же станет с этой тайной. Полицейский (если он вообще полицейский) понимает, что палата стала местом преступления, значит, в ней изучат каждый сантиметр, чтобы найти улики. Резиновые перчатки говорили о том, что он старается действовать осмотрительно. И если он найдет спрятанную под матрасом книгу, то сомнительно, что кто-нибудь сумеет в будущем прочитать написанное там. Все, что им удалось сделать, все долгие тысячелетия ожидания, когда сбудется пророчество, — все пойдет насмарку.
При мысли о такой несправедливости по щекам ее покатились слезы. Катрина проклинала свою беспомощность, неспособность сопротивляться, однако удача всегда от них отворачивалась. Ей жалко было расставаться с Габриелем, но по ту сторону жизни ее ждали и отец, и Джон. Она снова увидит мужа. Катрина стала уступать неизбежному, и тут почувствовала, как по шее распространяется холод, как будто в ее тело уже стала просачиваться смерть.
Потом дверь палаты резко распахнулась и из темноты к матери бросился Габриель.
39
Габриель кинулся к человеку, фигуру которого увидел на кровати, ударил его в полную силу и отбросил к стене. У противника, плотного и сильного, несомненно, было оружие, но Габриель навалился сверху, получив тем самым крошечное преимущество.
Схватил того за правую руку, в которой, скорее всего, могло быть оружие, врезал локтем в запястье, заставляя противника разжать пальцы. Тот застонал от боли, в темноте что-то звякнуло — слишком легкая вещь, не пистолет. Габриель отпустил его руку, глянул на противника, который оказался не священником, а полицейским. Потянулся к его кобуре, но полицейский успел раньше. Он до половины вытащил пистолет, когда Габриель ухватился за пистолет и одновременно нанес удар головой. Раздался всхлип — крепкие кости лба врезались в хрящи носа. От боли полицейский невольно сжал рукоять пистолета еще сильнее, но выстрела не последовало: пистолет стоял на предохранителе.
Поняв, что пистолет не выстрелит, Габриель удвоил натиск, дергая и выкручивая оружие из руки противника. Снова ударил его головой, услышал очередной стон боли, а кожей лба ощутил льющуюся из носа кровь. Еще один рывок — и пальцы полицейского сорвались с рукояти, пистолет оказался у Габриеля.
Полицейский завопил от боли, растерялся и упал с постели на пол, увлекая Габриеля за собой. Молодой человек врезался головой в стену, был слегка оглушен, а полицейский тем временем брыкался и дергался под ним, пытаясь высвободиться. Пистолет теперь был у Габриеля, но держал он его за ствол. Стрелять было опасно — действие разворачивалось очень быстро, положение борющихся менялось ежесекундно, поэтому он действовал пистолетом как молотком. Первый удар — по касательной — пришелся полицейскому по голове. Потом в бок ему врезался кулак, задев почки и сбив дыхание. Габриель размахнулся еще раз, но полицейский лягнул его и достиг своей цели, попав парню по руке. Пистолет со стуком улетел куда-то в темноту.
Теперь оба оказались безоружными.
Полицейский воспользовался открывшейся возможностью, сумел встать на ноги, перепрыгнул через койку и выскочил из палаты. Габриель устремился вслед за ним, но у двери остановился и, осторожно выглянув в коридор, присел пониже — на тот случай, если у полицейского имеется второй пистолет. Но беспокоиться было не о чем: единственное, о чем тот думал, — это унести отсюда ноги. Габриель увидел, как противник исчез за углом коридора, ведущего в главный корпус. Прикинул, стоит ли преследовать полицейского, и решил этого не делать: Габриель очень устал после бега вверх по лестнице, да и беспокоили его более серьезные вопросы.
Он достал из кармана мобильник, при его свете отыскал на полу пистолет. «Беретта РХ-4» — у полицейских табельное оружие немного другого типа. Взял в руку, проверил предохранитель, сунул себе за пояс. Потом повернулся к неподвижно лежавшей на постели матери. Его больше всего тревожило то, что она молчит. С того момента, когда Габриель ворвался в палату и набросился на душившего ее полицейского, она не произнесла ни слова, даже не пошевелилась.
— Эгей! — окликнул он. — Как дела?
Осветил ее лицо, включив телефон. По лицу Катрины разлилась смертельная бледность, но глаза были открыты.
— Я знала, что ты придешь.
Габриель взял ее за руку. Мать смотрела словно сквозь него.
Он заметил что-то у нее на шее, посветил и присмотрелся. Из маленькой ранки, слишком маленькой для ножа, текла кровь. Неровные края говорили о том, что причинившее ранку орудие выскочило оттуда, когда он свалил полицейского на пол. Габриель посветил вниз и увидел выглядывающий из-под койки шприц. Он поднял шприц, принюхался. Ничем не пахнет. Жидкость внутри была бесцветной, прозрачной. Это может быть что угодно — любое вещество, способное обездвижить взрослого человека. Подняв шприц, он взглянул матери в глаза.