Ключ
Шрифт:
— Откуда известно, что это отпечатки Габриеля, если базы данных не работают?
— Их опознал Петерсен. Если уж он говорит, что это отпечатки Габриеля Манна, то сомневаться не приходится, — я ему верю. По крайней мере, на данный момент.
Хенрик Петерсен был в рунском управлении ведущим специалистом по дактилоскопии. С помощью своих кисточек и графитового порошка он творил чудеса, которые не многим были под силу. Он мог обнаружить отпечатки на чем угодно, а память у него была просто фотографическая. Еще не прошло двух недель с того дня, когда он применил свои таланты в городском морге, откуда было похищено тело брата Лив Адамсен. Тогда он и нашел отпечатки пальцев Габриеля. И если сейчас он утверждает, что они имеют дело
— Ты не против, если я поднимусь и взгляну?
— Будь моим гостем. — Булут повернулся к ярко освещенной палатке. — А у меня здесь хлопот полон рот.
На пути к входу в подземный гараж Аркадиан оглянулся через плечо и увидел, как за ограждением оживились репортеры. На него нацелилась телекамера, и инспектор поспешно отвернулся, опустил голову и шел так, пока не оказался в тиши подземного гаража.
Спустившись по пандусу, он вынул из кармана телефон. Мобильная связь пока не работала, а ему надо было связаться с Габриелем. Чужие агенты проникли в самое сердце управления полиции — так глубоко, что убийцы чувствуют себя совершенно свободно и в камерах предварительного заключения, и в больничных палатах. Аркадиану было невыносимо думать об этом. Он хотел предупредить Габриеля о том, что над ним теперь тяготеет подозрение в убийстве, да только связаться было невозможно. Оставалось надеяться, что Габриель сам ему позвонит, как только заработает мобильная связь. А пока он, Аркадиан, займется тем, ради чего и пришел: убедится, что место преступления обследовано надлежащим образом, что ничего при этом не упущено из виду. Он сунул телефон в карман и пошел по лестнице на четвертый этаж, чтобы отдать дань уважения женщине, защитить которую он не сумел.
43
Прижимая к груди книгу, переданную матерью, Габриель брел без всякой цели по улицам полуразрушенного города, и слезы оставляли дорожки на его лице, покрытом толстым слоем пыли.
Боль потери остро мучила его, глубоко вгрызаясь в незажившую рану, которую причинила ему гибель отца. Когда погиб Джон Манн, Габриель буквально сгорал от гнева и ярости. Эти чувства бурлили в нем, разжигая злость сначала на убийц, а потом — на самого себя. Габриель чувствовал свою вину, потому что не был рядом с отцом, и в мечтах представлял себе, как все могло пойти по-другому, окажись он именно там. Его душа покрылась глубокими ранами, из которых невидимо выплескивались боль и ярость, окрашивая по-новому всю его последующую жизнь. Все, чему его учили в колледже, вдруг показалось ему пустяковым и ненужным, и он бросил колледж, завербовался в армию. Габриель убеждал себя, что там его научат тому, что нужно, и он получит возможность дать выход своей злости. Ему хотелось вооружиться практическими навыками, которые в дальнейшем помогут расправиться с теми, кто убил отца. Эти навыки оденут его в непроницаемую броню, и, если снова настанет минута опасности, он сможет защитить своих близких.
Минута опасности настала.
На этот раз он был в центре событий.
И оказался не в силах противостоять врагам.
Вся полученная им боевая подготовка не помогла сделать простое дело — защитить и уберечь своих близких. Врагов было много, сильных и неуловимых. Они не выходили на открытый бой с оружием в руках, нет, они скрывались повсюду, использовали как прикрытие веру миллионов, проникали в саму атмосферу города, по которому он сейчас шел, спотыкаясь. Весь город был врагом.
Слепой от горя, Габриель брел наугад, едва переставляя ноги и стараясь только уйти подальше от больницы, не столкнувшись при этом с пожарными бригадами и с любым человеком, одетым в форму.
В конце концов инстинкт самосохранения вывел его на проспект Мелек — широкую, обсаженную деревьями улицу на границе Садового района. Здесь он еще ни разу не был — значит, и его преследователи вряд ли сюда сунутся. Тут жил единственный человек, который знал о Цитадели и ее тайнах больше любого другого, не считая, конечно, обитателей монастыря. И если переданную матерью книгу, которую он сжимал сейчас в руках, можно как-то использовать против Цитадели, эта женщина подскажет ему, как именно.
Габриель считал дома, пока не дошел до нужного. По ступенькам поднялся к входной двери, окинул взглядом улицу, убедился, что посторонних нет, и громко постучал.
Где-то в дальнем конце улицы завывала сирена охранной сигнализации, одна из многих, запущенных землетрясением, однако на эти вызовы никто не спешил. Габриель расслышал шаги за дверью; в прихожей кто-то выдвинул ящик стола. Потом шаги приблизились, в замке повернулся ключ, дверь резко распахнулась, и в лицо Габриеля, освещенное фонариком, глянуло дуло пистолета. Он отвернулся от слепящего света и хотел прикрыть глаза рукой, но тут раздался гулкий голос:
— Габриель! — Пистолет исчез, луч фонарика отвели от его лица, зато стала видна обладательница громкого голоса.
Даже в сумятице землетрясения доктор Мириам Аната была одета безупречно: на ней был обычный деловой костюм в тонкую полоску, а под ним — простая футболка. Аккуратно зачесанные седые волосы, разделенные косым пробором, придавали ей строгий вид, но женщина была явно встревожена. Глядя Мириам в глаза, Габриель почувствовал, как слабеет его воля, и отвернулся, чтобы скрыть свое лицо, исказившееся в гримасе острой душевной боли.
— Что случилось? — спросила хозяйка дома, взяла гостя под руку и провела в комнату.
— Несчастье с Катриной, — с трудом выдавил он. — С моей матерью…
Мириам обняла Габриеля, ласково потрепала по спине, зашептала что-то успокаивающее на ухо, как будто он снова стал ребенком. Это сочувствие растрогало его, тем более что строгая и сдержанная доктор Аната не была склонна к сантиментам. Габриель хотел поблагодарить ее и объяснить, что произошло в больнице, но слова застряли в перехваченном от слез горле.
44
После землетрясения Цитадель гудела, как потревоженный улей, отовсюду доносились встревоженные голоса. Когда земля стала содрогаться, монахи в большинстве своем уже спали. Толчки сбросили их с постелей, погнали в коридоры, где они и переждали самое худшее. Был среди них и Афанасиус, который принялся успокаивать братьев, уверяя их, что это просто подземные толчки, а не взрывы новых бомб. Едкий запах дыма из сада мешал ему убедить их в своей правоте.
Хорошо хоть не все электрогенераторы вышли из строя: горело достаточно ламп, чтобы можно было оценить нанесенный ущерб. Как выяснилось, он был на удивление незначителен. По-видимому, случившийся за десять дней до этого взрыв уже вызвал обрушение самых слабых участков горы, и землетрясение лишь всколыхнуло твердыню, словно испытывая ее на прочность. Кое-где наблюдались камнепады, и пришлось проверить библиотеку, чтобы выяснить, не пострадали ли книги. Но в остальном Цитадель стояла крепко, и заведенный порядок быстро возвращался в привычную колею. Упавшие скальные обломки убрали с дороги, и многие монахи вернулись в свои дормитории и часовни — спать дальше или молиться.
Афанасиус возвращался в свою келью, когда навстречу ему из туннеля вышел брат Аксель, кипящий от злости.
— Это все из-за тебя! — воскликнул он, ткнув в Афанасиуса пальцем. — Сначала сад, теперь вот это. Ничего такого не случилось бы, если бы Посвященные оставались в Цитадели и надежно хранили Таинство.
Афанасиус оглянулся и, убедившись, что сзади никого нет, заговорил, понизив голос, чтобы он не отдавался эхом по переходам:
— То, что ты сказал сейчас, — предрассудки. И это не делает чести тебе, одному из наших вожаков. Уж кто-кто, но ты в столь трудное для нас время должен вселять в людей спокойствие, а не сеять панику. Нам нужен порядок, а не сумятица.