Ключ
Шрифт:
— Кажется, да. Ты потерпи немного.
В его мозгу гвоздем засели слова пророчества: «…за одну луну… не то погибнет Ключ».
Габриель распахнул шкафчик с перевязочными материалами и стерильными перчатками. В армии его научили оказывать первую помощь на поле боя, но там речь шла в первую очередь о том, чтобы заглушить боль и остановить кровотечение, — в данном случае эти умения были ни к чему. Следующий шкафчик оказался запертым. Несомненно, здесь и лежат настоящие лекарства. Он уже занес ногу, чтобы взломать шкафчик, когда услышал за спиной звук открывшейся двери.
Габриель круто
— Окажите ей помощь, — велел Габриель, схватив его за локоть и подтолкнув к Лив.
Врач сразу взялся за дело в присущей его профессии манере: пощупал пульс, измерил температуру, проверил рефлексы. Габриель успел за это время распечатать индивидуальный пакет.
— Обезвоживание организма, — констатировал врач, — и, похоже, нервный шок. Ничего серьезного. Я поставлю ей капельницу, введу немного успокаивающего.
Габриель кивнул. В коридоре послышались чьи-то шаги: кто-то направлялся в их сторону. Габриель схватил из набора инструментов скальпель и напрягся, готовясь встретить опасность. Отец ведь оставался еще там, во дворе, истекая кровью. Нужно вернуться к нему.
Дверь в кабинет открылась, и Габриель увидел, что его намерение запоздало. Тот же бедуин, конь которого затоптал Хайда, нес на руках его отца. Габриель почувствовал укор совести: это должен был сделать он, а не посторонний человек.
Бедуин положил Джона Манна на соседнюю кушетку и отошел в сторону, уступая место медику. Врач разрезал пропитавшуюся кровью рубаху, прилипшую к телу, и обнажил аккуратную пулевую рану. Она заметно пульсировала в такт дыханию. С такими ранениями Габриель был хорошо знаком. Пуля пробила легкое, и теперь его заливает кровь, постепенно удушая раненого. Лицо Манна сильно побледнело, а губы уже начали синеть. Врач схватил кислородную маску и прижал к лицу задыхающегося пациента. Габриель шагнул вперед, придержал маску, чтобы врач мог почистить рану и наложить тугую повязку, — возможно, это позволит раненому дышать. Низко наклонившись, он увидел, как дрогнули веки, как отец вгляделся в него.
— Мне очень жаль, сынок, что вышло так, — проговорил Джон Манн. — Но когда-нибудь ты поймешь меня. Тогда, надеюсь, ты меня и простишь.
Серые глаза его закрылись, затихло свистящее дыхание. Габриель посмотрел на рану — она уже больше не пульсировала… Врач схватил кислородную маску и сильно прижал к лицу раненого одной рукой, тогда как другой попробовал зажать рану. Грудь поднялась, засвистел пробивающийся из-под руки воздух, но стоило убрать руку — и грудь снова опала, а воздух вышел через рану наружу. Легкие перестали работать. Джон Манн умер.
— Абу? [95] — спросил Габриеля бедуин, который принес раненого в лазарет.
— Да, — кивнул Габриель, — это мой отец.
— Хороший человек он был.
— Да, — согласился Габриель. — Был.
Он повернулся в сторону Лив. Она еще не пришла в себя, но щеки порозовели, дыхание стало глубоким. Габриель подошел к ней и поцеловал в лоб. Кожа была прохладной, а дыхание погладило его щеку приятным теплом. Он обратился к бедуину, указывая пальцем на закинутый за спину автомат АК-47.
95
Отец (араб.).
— Дашь на время?
Бедуин протянул ему оружие без всяких возражений.
— Спасибо. Останься здесь и присмотри за ними — за обоими. Я скоро вернусь.
Как выяснилось, автомат ему был не нужен.
Поселок сдался без сопротивления. Все его обитатели, слишком потрясенные происшедшим на их глазах чудом, оказались ни на что не способными и только дивились случившемуся. Все толпились вокруг родника, забившего из нефтяной скважины. Восток озарили первые лучи встающего солнца, и струи воды заиграли всеми цветами радуги.
Широко открытые глаза Хайда тоже смотрели на это диво, но уже ничего не видели. Он лежал на спине, левый глаз затек кровью — ударом копыта ему раздробило череп. Габриель опустил на него взгляд и ничего не почувствовал. Ему всегда очень хотелось найти человека, который убил отца. Он воображал, как, обуреваемый праведным гневом, свершит месть. Теперь он нашел этого человека, но ощущал одну лишь пустоту. Отец оказался совсем не таким, каким его воображал Габриель, и погиб не так, как он представлял это раньше. Слишком долго он скорбел по отцу — как выяснилось, оставшемуся в живых, а теперь, когда тот действительно погиб, уже не осталось скорби, да и вообще ничего не осталось, кроме прощения.
Он забрал автомат Хайда, повесил себе на плечо и полюбовался открывающейся глазам невероятной картиной. Из глубин земли вырывался фонтан воды, орошая дождем помеченный на карте сухой клочок пустыни, за обладание которого сражались друг с другом короли и императоры.
Последний фрагмент загадочной мозаики.
Немного понадобилось времени, чтобы отыскать запертую на замок дверь штабной комнаты. Габриель на шаг отступил, выстрелом из М-4 выбил замок, распахнул дверь ударом ноги и вошел в помещение.
На стене висела большая топографическая карта района, испещренная пометками в тех местах, где велись «разведочные работы», а стол был завален сейсмическими диаграммами и обломками древних каменных и глиняных табличек. Были здесь и копии тех документов иракской военной разведки, с которыми познакомил его полковник Вашингтон, но Габриель искал здесь нечто совершенно иное.
Звездная карта лежала в отдельном ящике стола, в футляре из пенопласта, вырезанном специально по ее необычной форме. Она представляла собой плиту черного гранита, растрескавшуюся и обломившуюся по краям, но изображенные на ней символы были четкими и ясными. Доктор Аната не ошиблась: в середине помещалась такая же буква «тау», что и на карте «имаго мунди» из Британского музея. И центром карты служил тот же исходный пункт — Древний Вавилон, неподалеку от современного города Хилла. Все остальное привязывалось к этому ориентиру. Габриель всмотрелся и без труда узнал точечки, которыми было отмечено созвездие Дракона. Они вели к группе символов, обозначающих древнее место сада: дерево, какие-то значки, указывающие, по мнению Габриеля, расстояния, а также стилизованная фигурка человека.