Книга Бытия
Шрифт:
Ну, добро б Гын-Рытркын тут один торчал, но ведь под боком Дын с Бздыном, которые, нажравшись грибов — тут, оказывается, и грибы растут — возьмут и попрутся к Патриарху, и все из первых уст разузнают. И дело даже не в том, что обидно будет… хотя и обидно тоже… просто окажется, что неправильно все до сих пор думали про Среду, а он, Гын, сам этого понять не смог.
Не то, чтобы мудрец подвергал сомнению распространенную версию возникновения и устройства Среды Обитания, которую излагали философы. Просто кое-что его
Например, Предвечный Тай-Мярген. Якобы он ползет через Небытие, пожирая его, и оставляет след, и след этот — Бытие. Даже если и так, то откуда взялся Предвечный? Непонятно. А еще философия утверждает, что из Бытия сами собой появились Патриархи, и уж они-то, лепя куличики из Бытия же, получили Среду Обитания, и стали в ней жить. Сами появились? И почему "лепили", а не "раскатывали"? — Среда ведь плоская!
Сплошные вопросы. А рядом — сплошные ответы. Но гордость спрашивать не позволяет…
— Эй, вы куда? — Гын вскочил с валуна, на котором сидел, защищая подступы к Патриарху.
— Мы-то? — Дын и Бздын стали разглядывать камни на берегу. — Да так, гуляем.
— Гуляйте-ка в другую сторону, — распорядился мудрец.
— А почему? — возмутился Бздын. — Ты здесь сидишь, а нам нельзя? Мы ничем не хуже! А ну, пусти!
— Знаю я, зачем идете. Знаний на халявухотите!
— А хоть бы и знаний, тебе-то что! — не унимался Бздын.
— И правда, — забормотал добродушный Дын, — Гын, может, вместе пойдем? Ну ведь интересно же, что ты в самом деле?
Искушение. Мало того, что Гын-Рытркын сам себя искушал, так еще и эти Рытркыны за него взялись.
— Не пущу! — возопил он. — Сам не пойду, и вас не пущу!
— Ну почему? — огорчился Дын.
— Да жлобяра потому что, — психанул Бздын. — Тут ему, понимаешь, все дадено, слушай и вникай, а он ерепенится — сам да сам! Пойми ты, мудрец недоделанный — время дорого! Сегодня эту возможность упустим — завтра поздно будет, сам себе не простишь. Вот уйдет Патриарх — и сам ничего не узнаешь, и другим рассказать не сможешь. Это какая возможность всем философам нос утереть! Ой, чего дерешься-то!
Гын вновь поднял посох, которым только что огрел Бздына.
— Мимо меня никто не пройдет!
Но тут Дын поступил уж очень подло. Он закричал: "Бздын, беги!" — и бросился на Гына, пытаясь выхватить у него палку. Как более опытный, Рытркын-оригинал извернулся, и так треснул Дыну по башке, что у того даже мозги через уши вылетели, и поверженный мудрец пал ниц. Видя, как Рытркын, грозный, убивает своего Дына, оставшийся в живых Бздын побежал к Патриарху, вопя о помощи, но посох, метко брошенный Гыном, пробил бегущему затылок и вышел из горла через клюв. Бздын тоже упал, как подкошенный, дернулся пару раз — и замер.
Гын, в ужасе взирая на дело рук своих, встал на колени перед телом Дына и начал исступленно
Морешумело у ног, мокрые камни мешали идти, мудрец, спотыкаясь и падая, разбил в щепы палку, и стер ноги в кровь.
Гын-Рытркын понимал, что когда он вернется — все будет иначе, и ничего непоправимого не случилось, но легче ему от этого не становилось.
А Патриарх становился все ближе и ближе, такой невозможный — и такой желанный.
Вернулся Дол-Бярды только под вечер, потрясенный до глубины души.
— Чего, чего там было? — окружили воина товарищи.
— Не знаю, — бесцветным голосом ответил победитель. — Но отныне буду делать это каждый день.
Суровая физиономия единственного профессионального бойца в экспедиции расплылась в глупейшей ухмылке.
— Сейчас я всех этих бичей!.. — засопел Ботва. — Я им покажу!..
Пан-рухха пришлось едва ли не связывать, чтобы он не натворил глупостей.
— Пустите, — металась воинская кляча, и мудрец поразился, откуда во флегматичном Ботве столько страсти. — Во что воина превратили, быдлы!
— Вообще-то они циритэли, — заметил Гуй-Помойс.
— Да хоть бильмандо, — ревел Ботва. — Хозяин, очнись!
Но Дол-Бярды рухнул на тюфяк, набитый травой, и забылся счастливым сном.
На следующее утро с Ботвой и воином в пещере остались Тым-Тыгдым и Раздолбаи, а Тып-Ойжон, Ыц-Тойбол и Гуй-Помойс отправились с визитом к Великой Матери.
— Пришли, сынки? — обрадовалась Матерь. — Ох, и силен ваш Бердыш.
— Дол-Бярды, — сухо поправил старый ходок.
— Да ладно тебе, крепыш, — бабищашутейно пихнула Гуй-Помойса, и тот едва устоял на ногах. — Что, тоже бороться хотите?
— Зачем? — испугались все трое.
Матерь снова засмеялась:
— Да шучу, шучу. Нельзя мне, я уж понесла…
— Что понесли? Куда?
Смех у Великой Матери, хоть и странный для гостей, а все-таки приятный, долгим эхом раскатывался по пещере.
— Ох, сынки, и веселые же вы! А откуда, по вашему, детиберутся?
— Кто откуда берется? Вы вообще о чем? — Тып-Ойжон был деморализован — он впервые не понимал вообще ничего.
— Ну как же… — растерялась и сама Великая Матерь. — А вы-то как на свет появились? Папкас мамкойесть у вас?
— Я на дереве вырос, — ответил Ыц-Тойбол. — А что такое папкас мамкой?