Книга цвета пустыни накануне дождя. Часть 1
Шрифт:
– Слышь ты, кузнечик, ты, наверное, думаешь, что ты тут особенный, ни с кем не разговариваешь, никого не слушаешь, в мяч не играешь, как все, только ходишь дерево своё рубить, так может, дровосеком стать надумал? Ну так тебе потяжелее игрушки тогда нужны, а то твои вон посмотри-ка, такие тонкие, что согнулись даже.
Все начали гоготать. Я не подозревал, что мои мечи, которые я так долго выверял и переделывал, тоже могут являться причиной для насмешек. Бить я его не собирался, хоть и понимал, что он специально напрашивается, и хоть работа в кузне дала мне хорошую силовую подготовку, но против всех я бы, конечно, не устоял, а колотить меня могли броситься многие, как только я ответил бы на первый удар. Обычно никто не выказывал желания быть первым нападающим, но сегодня всё было не так.
– Послушай, – он продолжал меня злить, даже положил руку на плечо, почувствовав ободрение и поддержку всей толпы.
Я же сбросил с себя его руку поворотом корпуса и зашагал обратно к воротам: дом мой находился примерно на равном расстоянии от двух городских ворот, рядом с оградой, но на некотором удалении от неё самой и других строений на тот случай, если произойдёт пожар в кузне. После заката я, чтобы не тревожить охранника ворот, часто возвращался домой, перелезая через стену: я особым образом втыкал сразу оба меча в отверстие от сучка в частоколе, подтягивался на них, затем перекидывал ногу через ограду, освобождал мечи и спрыгивал уже с другой стороны. Вот и сейчас я решил преодолеть расстояние до дома снаружи поселения, понимая, что за ворота за мной вдогонку никто и шага ступить не посмеет. Дорогу мне, конечно, преградили, но я просто расталкивал всех в стороны плечами, сжимая в руках мечи, которыми чертил за собой с обеих сторон глубокий след – я всегда так делаю, когда злюсь. А забияка, которого вроде бы звали Вихор, продолжал, что-то вроде того:
– Послушай, кузнечик, послушай, ну куда же ты? А вообще правильно, лучше прыгай давай отсюда, ведь она тебе не достанется никогда. Ты же просто ненормальный, который даже разговаривать не умеет. Взял и облапал девчонку, которая тебе два слова пришла сказать. А ты на неё бросился как зверь, наверное, да?! Я видел, какая она возвращалась обратно. Только попробуй ещё тронь её, я подожгу твою кузню, понял?! Давай, улепётывай! – он толкнул меня в спину, потому что я уже поравнялся с воротами, преодолев все преграды из людей. – Улепётывай лучше из города вообще, потому что она всё равно тебе не достанется, – эти слова он уже говорил мне в спину, стоя в воротах, тогда как я уже сделал несколько шагов, – потому что она уже несколько раз раздевалась для меня, понял?!
Услышав эти слова, я замер на мгновение, а потом развернулся, вскидывая мечи, и рассёк ему бровь и кончик носа. Я ни мгновения ни раздумывал, всё вышло само собой. Тогда мне показалось, что нос его пострадал гораздо сильнее, но на самом деле я рассёк его только на глубину половины ногтя или около того. Вихор, конечно, схватился за нос, взвыл, сначала присел на корточки, а потом рванулся куда-то вглубь, расталкивая всех, а я зашагал в сторону своей стены.
Нет, я совсем не боялся, что меня выдворят из нашего поселения, ведь оружие я применил вне его стен, больше всего меня заботил другой вопрос: правда ли, что Веснушка игралась с Вихром?
Здесь стоит, наверное, сказать, что, как известно, беременная до замужества женщина обрекает на несчастье себя и будущего ребёнка, но различные забавы наедине с представителем другого пола, которые никак не могли привести к беременности, никоим образом в наших краях не возбранялись. Вихор был рослым и видным парнем, и Веснушка вполне могла им заинтересоваться. Теперь я был не просто зол на неё, но и глубоко обижен, к тому же эта возможность их отношений словно оправдывала мою грубость с ней у дерева. Снова что-то значительное в моей жизни произошло как-то само по себе, и снова я был против всех, но доволен собой и полон решимости.
II
Забравшись на ограду и поудобнее устраиваясь между пиками острозаточенных брёвен, чтобы затем выдернуть мечи из расселины, я разглядел двух крепких винглингов на длинной привязи, один из которых лежал в тени забора, а другой, по всей видимости, утолял жажду, засунув голову, наверное, на самое дно – как я мог судить по тому, что грудью он упирался в борта бочки… Впрочем, может быть, он так охлаждался, или, например, прятался – кто его знает.
Возле нашего дома торговые винглинги появлялись примерно раз в дюжину дождей, когда их хозяева продавали отцу железо для работ, и я был уверен, что время их возвращения ещё не наступило.
Нередко нас посещали и другие торговцы, приземлявшие своих винглингов на центральной площади города и радовавшие жителей сладостями, вином с Предгорья, сушёными морскими обитателями и разными бытовыми изделиями мастеров других городов, как, например, гребешками для расчёсывания волос, которыми славился точильщик по кости из нашего поселения.
Помню, в раннем детстве мы всей такой же босоногой, как я, ребятнёй начинали ждать прилёта торговцев заранее, а однажды даже несколько дней подряд уходили за ограду, чтобы вглядываться в небо, ожидая появления очертаний двух винглингов, несущих в люльке между собой большой сундук с разными отделениями, после приземления превращающийся в лавку всего-на-свете. Но в тот раз мы не рассчитали быстроту полёта винглингов, и, пока бежали обратно в город от ближайших холмов, торговцы уже сели на площади.
Обычно, пока один из них отдавал винглингов на попечение местному погонщику или сам отводил их в заранее условленное место, второй раздвигал верхнюю крышку сундука и устанавливал в углы жерди, расходившиеся в стороны, потом натягивал между ними плотный холст – и так получался широкий навес от солнца. Далее, уже вдвоём, они раскладывали товар и объявляли об открытии лавки. Мне запомнилось, что общением с покупателями всегда занимался только один из них, а второй иногда что-то подавал ему, а в остальное время просто стоял, наблюдая за тем, чтобы никто – особенно, наверное, детвора – не трогал товар руками перед покупкой, но никогда никого не отгонял – чаще всего детвору отпихивали старшие, чтобы пробраться к лавке.
Воспоминания из детства схлынули, я вынул мечи, спрыгнул с забора – винглинг, лежавший в двух шагах, даже не пошевелился –, заглянул в бочку – воды было на самом дне и винглинг, свесивший туда голову и всю шею, едва доставая мордой до воды, казалось, спал –, окликнул отца в дверь кузни, понял, что он в лавке, и подошёл к навесу с внешней стороны.
Ко мне спиной, опёршись на прилавок и что-то весело рассказывая отцу, стоял незнакомец в грубой свободной одежде, которая хорошо защищает как от солнца, так и от ветра. Не оставалось сомнений, что это он привёл тех двух винглингов, один из которых наверняка принёс его на себе в город. Но только когда он повернулся на звук моих шагов, многое сразу встало на свои места – это был один из тех двух торговцев, который обычно больше наблюдал, чем общался. Я не посещал их лавку с тех самых пор, как отец взял меня в кузню, но сейчас сразу же вспомнил его. У него были глубоко прятавшиеся под бровями, но вместе с тем очень живые глаза, от которых ничто, казалось, не могло ускользнуть. Это был, однако, взгляд не надзирателя, но человека наблюдательного, интересующегося.