Книга из человеческой кожи
Шрифт:
Я делаю все от меня зависящее, дабы пресечь подобные разговоры среди своих пациентов. Эти глупости таят в себе опасность как для матери, так и для ребенка. Есть такие отцы, которые согласны иметь только сына и которые готовы зайти настолько далеко, чтобы умертвить нерожденного малыша насилием либо ядом, если эти выдуманные признаки указывают на приближающееся появление на свет нежеланной дочери.
Постоянный приток монет отныне вызывал у меня улыбку. Я отправился в доки, чтобы разузнать насчет стоимости проезда в Перу. Еще несколько месяцев работы на износ и жесткой экономии, и это путешествие станет для меня реальностью.
Марчелла
Эта девушка с изображениями святого Себастьяна была знаменитой Рафаэлей, которую обожали и которой восхищались как самой нечестивой и озорной монахиней в монастыре.
– Откуда у вас… Кто разрешил вам…
– Нет, милочка. Никто мне ничего не разрешал.
– Но откуда у вас…
– Я их не купила, а нарисовала.
– Вы нарисовали их сами?
– И мне бы очень хотелось услышать мнение бывшей гражданки Города Искусств о моем умении владеть кистью, так что прошу тебя, не стесняйся.
Я оглянулась через плечо, дрожа при этом. Можно было не сомневаться, что один только разговор с этой девицей, пользующейся скандальной репутацией, может принести мне нешуточные неприятности. А смотреть на ее святых Себастьянов – вообще тяжкое преступление. Vicariaмогла унюхать меня в любой момент. Эта келья располагалась в опасной близости от купальни, где, возможно, прямо сейчас она называла какую-нибудь бедную послушницу.
Девушка, кажется, с легкостью прочла мои мысли.
– Ведьма не посмеет сунуть сюда ту штуку, которую она называет своим лицом. Мы с ней понимаем друг друга.
Когда она произносила эти слова, на ее лице появилось выражение невыносимой горечи. Но потом она встряхнулась, как кошка, улыбнулась и потребовала:
– А теперь серьезно, скажи-ка мне, что ты думаешь о моей мазне.
Она разложила их на столе перед hornacina.Ее келья была обставлена с невиданной роскошью, на полу лежал великолепный персидский ковер, а на подоконнике благоухала целая гора пирожных из лучшей в городе пекарни, все еще завернутых в промасленную бумагу.
Ее скрещенные на груди руки и твердо сомкнутые губы не оставили мне выбора. Впрочем, мне не хотелось хромая выйти отсюда и угодить прямо в лапы vicaria.Поэтому я принялась перебирать маленькие карты на столе.
Они были нарисованы мастерски, в них чувствовалась опытная рука, и я не преминула сказать ей об этом.
– Но… вам позволяютрисовать? – спросила я.
Рафаэла показала на мольберт. Там был изображен святой с мертвенно-бледным лицом, на котором отражалось столь жестокое страдание, что vicariaнаверняка осталась бы довольна. Детали были выписаны тщательно и реалистично, с соблюдением необходимого баланса, chiaroscuro. [149] Sfumatura [150] лица была безупречной, и я подумала, что лучше не смогла бы нарисовать и сама СесилияКорнаро.
149
Светотень (umaл.).
150
Цветовой
– А теперь переверни его, – приказала она, – и подними первый слой холста. Все мои картины имеют двойное дно.
На обороте был изображен святой Себастьян, прекрасный, как восходящее солнце. Жалкий обрывок фигового листочка скорее привлекал внимание к его бедрам, нежели скрывал их.
– Святой Боже! – прошептала я.
– Я работаю на заказ, – с гордостью заявила Рафаэла. – Остальные монахини желают иметь у себя исключительно святых Себастьянов. Или младенцев. Ты и представить себе не можешь, сколько бледно-розовой краски мы здесь тратим!
И она показала на особенно страшное изображение святой Розы из Лимы, сохнущее на подоконнике. Я подняла ее и осторожно перевернула, чтобы взглянуть на рисунок на обороте. Там красовался прелестный ребенок, настоящий херувим, тянущий к зрителю ручонки. Я буквально слышала, как он пускает пузыри своим розовым ротиком.
Учитывая свое физическое состояние, я и не мечтала о том, чтобы стать матерью, даже когда меня поцеловал Санто; ну, впрочем, разве что на мгновение. Но, глядя на нарисованного Рафаэлой малыша, я вдруг поняла, чего лишены здешние монахини, да и вообще любые монахини. Судьба жестоко подшутила над бедными девушками! Их призвание состояло в том, чтобы обожествлять образ ребенка, олицетворяющего собой желание, радость и спасение для всего человечества: маленький, розовый, симпатичный малыш с пухленькими ручками и мудрыми глазенками. Тем не менее настоящий, живой ребенок был тем единственным, что им не позволяли иметь или хотя бы держать на руках.
Рафаэла опять безошибочно угадала, о чем я думаю.
– Жестоко, не правда ли? А ведь монахиням не полагается завидовать Мадонне, они должны почитать ее и преклоняться перед ней. Стоит только удивляться тому, что в монастырях по всему свету изображения Девы Марии не уродуют регулярно. Чаще всего она выглядит самодовольной и ограниченной. «Смотрите, что у меня есть! Мой собственный маленький, пухленький, розовый Спаситель. И ещея могу оставаться собой, женщиной, с которой ни один муж не будет обращаться, как с рабыней, и заставлять меня рожать каждый год!»
Рафаэла сложила руки, словно бы держала в них воображаемого малыша Иисуса, смешно надувая щеки. А потом проворчала:
– У меня руки чешутся пририсовать усы или бороду парочке здешних помпезных девственниц!
Я хотела спросить у нее, кого она имеет в виду – нарисованных или всамделишных девственниц, но тут за дверью Рафаэлы раздались негромкие шаги и кровь отхлынула у меня от лица. Я поспешно перевернула рисунок.
Шаги проследовали мимо, и мы понимающе улыбнулись друг другу.
– Я… ятоже немного рисую, – сообщила я.
– В самом деле? – протянула Рафаэла. Похоже, я оскорбила ее. Или она решила, что я могу стать ей соперницей?
– Вы слышали о художнице Сесилии Корнаро из Венеции?
– Кто же о ней не слышал? Разве не у нее был роман с лордом Байроном и Казановой в придачу? Это ведь английский милорд разбил ей сердце… но какая выдающаяся художница!
– Так вот, она моя подруга. И даже научила меня кое-чему…