Книга перемен
Шрифт:
— Ты иди, а я еще здесь погуляю, — попытался распорядиться Франик.
— Франик, ты, конечно, Маугли, но нельзя же настолько вживаться в роль дикаря. Все-таки следует посещать кое-какие мероприятия, если тебя сюда послали.
— Я напосещался уже, в ушах звенит. Мне уже все вручили, что полагалось. Я уже раз триста «спасибо» сказал. Что еще там посещать?!
— Концерт струнного ансамбля. Я бы с удовольствием послушала.
— Балалайки?!! — возмутился Франик. — Не хватало еще балалаек на каникулах!
— Франц, уймись! Не балалайки, а скрипки и виолончели. Хорошая классическая музыка. И я прошу тебя сопровождать меня на концерт, — твердо сказала Аврора.
Франик издал самый жалобный — предсмертный — вой Акелы, но на концерт идти все же пришлось.
Концертный зал, своеобразное белокаменное сооружение в виде лежащей лиры, был выстроен на берегу среди сосен, метрах в ста от моря. Помещалось в нем человек пятьсот, не более того. Текучий, струистый орнамент на стенах, стилизованный под модерн водопад светильников, обивка кресел мягкого серо-голубого, словно Балтика в штиль, оттенка, спокойные волны полупрозрачных драпировок — все в убранстве зала было призвано подчеркивать доминанту водной стихии, но в то же время создавало приятный, ненавязчивый уют, расслабляло и готовило к восприятию волшебных звуков. А крутая, словно водоворот, запятая сцены притягивала к себе внимание и без труда удерживала его, и требовалось некоторое усилие воли, чтобы оторвать взгляд от бесконечной матово мерцающей спирали, над сердцем которой гигантским черным лебедем простер свое крыло прекраснейший из источников музыки.
— Приветствуем гостей фестиваля — струнный ансамбль «Амати и Гварнери» из Новосибирска под управлением Наталии Троицкой, — деликатно прошелестела русалка в зеркальной чешуе и скромно удалилась, разбрызгивая блики, под плеск аплодисментов, уступая место музыкантам.
Наталия Троицкая, высокая, темноволосая, в черном, вывела из-за кулис обманчиво чинную черно-белую разновозрастную стайку. Дети-музыканты не пыжились и не дулись, они вели себя свободно и деловито, перебрасывались полными взаимопонимания улыбочками и непринужденно устраивались на сцене. В одежде их, несмотря на графическую строгость черно-белого, наблюдалась некоторая небрежность богемного толка, но не современного, а старинного: свободно ниспадали блузы, легкомысленно трепетали манжеты и жабо, черные бархатные кюлоты мальчиков выглядели повседневно, а черные шелковые банты девочек не торчали замершими в столбняке бабочками.
Наталия Троицкая, подойдя к своему месту у рояля, не очень ловко поклонилась залу, деловито подхватила двумя пальцами длинный подол и подвинула табурет, слегка разворачивая его и немузыкальным скрежетом несколько шокировав публику. В самом деле, мадам Троицкая усаживалась за рояль, как за швейную машинку.
— Натали! — вдруг встрепенулась Аврора. — Натка Графова! Графиня! Графин! И по-прежнему на сцене домохозяйка домохозяйкой, — возбужденно шептала Аврора. — Франик, она была самой талантливой у нас в музыкальной школе, не то что я. Ух, Наташка! После концерта надо будет ее найти.
Франик не выразил восторга, предвкушая подобную перспективу. В знак протеста он состроил кислую гримасу и низко сполз в кресле, заранее прикрыв уши ладонями, дабы не слышать оскорбляющих его своей непостижимой упорядоченностью звуков.
Повисла мгновенная тишина, та особая тишина, что предваряет падение смычка на струны, падение пальцев на клавиши. И тишина бежала. И Аврора, молитвенно сложив ладони, восхитилась и полетела, подхваченная колдовским круговоротом «Времен года» Вивальди. Они не спорили, альты и скрипки, виолончель и фортепьяно, они были преисполнены высокого взаимоуважения и взаимопонимания, приправленного толикой профессионального лукавства, ровно настолько, чтобы не быть академически сухими и скучными.
— Наташка! — воскликнула Аврора, отловив за кулисами старинную подругу. — Наташка! Я в жизни ничего подобного не слышала. И это дети! Как тебе удалось, Графинчик?
— Ой, кто это? — от неожиданности неуклюже повернулась Наталия. — Ой, Аврорка! Ты здесь как?
— Я — никак, Графинчик. Это мой Маугли — как. Франик, иди сюда, в конце-то концов!
— Маугли? Это что, из кино? Тот самый? Маугли! Ну и ну! Светочка, иди сюда скорей, я тебя познакомлю с Маугли. Аврорка! Здорово, что встретились. Нет, правда!
К Наталии подошла длинненькая худышка. В ней Аврора узнала виолончелистку из ансамбля Троицкой. Девочка вежливо поздоровалась, а Франик, который макушкой доставал ей до основания шеи, демонстративно отвернулся, хотя и сознавал, что ничего плохого та ему не сделала.
— Жирафа винторогая, — еле слышно сквозь зубы пробормотал он, искоса разглядывая заверченные улиткой косички на висках. Ну не нравилась ему Светочка-конфеточка, хоть убей. — Удочка наканифоленная, дудка.
Франика, к его же счастью, никто не слышал, подружки, встретившиеся через много лет, вообще ничего не слышали, болтали, перебивая друг друга, и, забыв обо всем, семенили под руку, спотыкаясь на каждом шагу, в сторону буфета. Дети посмотрели друг на друга, Светочка — с любопытством и дружелюбно, Франик — со злым коварством, и отправились следом за своими мамами, Франик — руки в задних карманах джинсов и не глядя по сторонам, так как сопровождавший объект был недостоин его внимания, Светочка — широким страусиным шагом, делая попытки поймать взгляд этого интересного мальчика, киноактера, и завязать с ним разговор. Им пришлось усесться рядом за столик и самим сделать заказ, на собственный детский вкус, так как дамы погрязли в воспоминаниях и сами оказались виноваты в том, что им пришлось запивать взбитые сливки и немыслимую гору мороженого с орешками четырехградусным лимонадом «Буратино».
— Что за гадость такая? — удивилась Наталия. — У меня — печень. — И рассеянно допила стакан до дна, продолжая рассказывать о своем струнном детище: — Ты понимаешь, Аврорка, так смешно: мы только на концертах «Амати и Гварнери», на афишах, а по документам проходим как «Веселые нотки». Нет, ты понимаешь, что за… что за фигня?!
— Графинюшка, ты все та же, — засмеялась Аврора, — словечки у тебя… как будто ты не утонченная интеллигентная девушка, музыкантша-виртуоз, а Вася-водопроводчик из анекдотов.
— Я не утонченная, это ты зря. Когда это я была утонченной? Я грубый ремесленник, тачаю из звуков… нечто. А еще я говорю «задница» и.
Светочка покраснела и перевела умоляющий взгляд на мать, а Франик фыркнул в сливки, повеселел и прислушался.
— Вот кто у меня по-настоящему утонченный, — кивнула Наталия на Светочку. — И откуда это в ней при такой мамаше? Наверное, от папочки. Вот уж у кого была тонкая нервная система. Он играл на валторне и все время переживал, по каждому поводу — мигрень. Картошки в доме нет — мигрень, раковина засорилась — мигрень, белье в прачечную снести — мигрень с осложнениями вплоть до поноса, выполнить супружеские обязанности, — понизила голос Наталия, — гран-мигрень, почти кома, ребенка из школы забрать — ну просто ой. Мы развелись, к счастью. Нет, мой Светик не такой, мой Светик — нежный цветочек, но добрый помощник, сама деликатность и очень, очень талантлива.
Светочка зарделась, а Франик, заметивший это боковым зрением, тихонько пробормотал: «Помидориха тощая». Светочка все же услышала, чего он, собственно, и добивался, покраснела еще больше, опустила повлажневшие глазки и прикрыла поползшие вниз уголки рта стаканом с желтой газировкой. Аврора, заподозрив, что Франик творит недостойное, в упор посмотрела на него и, понадеявшись, что тот примет во внимание намек, вновь обратилась к подруге:
— Натуля, я все равно не поняла, что там у вас такое сложное с названием ансамбля. Почему их все же два?