Книга перемен

Вересов Дмитрий

— А спирт? — усмехнулся Михаил Александрович, правильно поняв намек особиста и удивившись такой доброжелательности.

— Спирт по желанию. Дезинфекция никогда не помешает, — двумя глазами подмигнул сквозь очки Игорь Борисович.

Только в самолете Михаил Александрович вдруг вспомнил, что не везет своим никаких подарков, кроме деревянных фигурок зайца, слона и бегемота, с которыми успел сжиться как с родными. Он огорчился своей забывчивости, хотя и понимал, что Аврора и бессребреник Франик ждут его самого, а не подарков.

* * *

По возвращении домой болезнь Михаила Александровича значительно приутихла на Аврориной диете, но не отступила окончательно, и он клятвенно

пообещал ходившей с ним везде под ручку жене, что обязательно обследуется сразу же после свадьбы Вадима. Его познакомили с невестой, и он, несмотря на то, что был предупрежден Авророй Францевной об особенностях характера и манере поведения Оксаны, оказался неприятно поражен, озадачен и вскоре утомлен проявлениями ее бурного темперамента и провинциальной бесцеремонности. Рядом с Оксаной в Михаиле Александровиче просыпалось чувство противоречия, и ему, в пику ее вулканическому нраву, хотелось превратиться в чопорную ледышку, и в этой роли он сам себе был крайне не симпатичен.

— Она называет меня папой, — оправдывал свою явно выраженную неприязнь Михаил Александрович. — С какой стати?

— У них так в Днепропетровске принято, Миша, — оправдывала будущую невестку Аврора Францевна. — Это вполне терпимо. Что ты придираешься и ведешь себя английским даже не лордом, а дворецким? Ревнуешь?

— Не особенно. Просто не понимаю Вадика. Интеллигентный мальчик, а женится на… барабане. На таком, у которого сверху еще и медные тарелки присобачены. У меня все внутри дрожит, гудит и резонирует в присутствии мадемуазель Оксаны. У меня от нее живот болит хуже, чем в пустыне. Так и хочется посадить ее в клетку и завесить темной тряпкой, чтобы угомонилась.

— Ох, ох, Миша! — засмеялась Аврора. — Ох, ох, ты не лучше Франика! Он не так давно сравнил не понравившуюся ему девочку с виолончелью и довел ее до слез, паршивец. А ты. Ох, ох!.. Господи, Мишенька, до чего смешно!

— Ни до чего я ее не доведу, — огорчился Михаил Александрович. — Это она меня доведет. Ей все по барабану, любая гадость в радость.

— И слава богу. Она очень жизнестойкая. Ты не находишь, что Вадиму она подходит больше, чем кто-либо еще? Я не в восторге от нее, но.

— Но считаешь, что она будет хорошей заменой тебе? Я правильно понял?

— Ну да, — погрустнела Аврора Францевна. — В конце концов, пора меня кем-то заменить. Я и с одним Фраником-то с трудом справляюсь. Бесенок растет, редко угадаешь, что у него на уме.

— Ладно, поживем увидим, Аврорушка, — вздохнул Михаил Александрович. — Между прочим, а знакома ли ты с родителями… э-э-э… противоположной стороны?

— Не знакома. Я говорила Вадику, что это несколько неудобно. Не то чтобы я так уж стремилась завязать родственные отношения, но, кажется, так положено — встречаться родителям в преддверии свадьбы детей. Но Вадька виляет, у него прямо-таки лисий хвост вырос для виляния, необыкновенно длинный и мохнатый хвост, и уверяет меня, что все эти церемонии ни к чему, что на свадьбе встретимся. Свадьбу они закатывают в «Невском» ресторане, и, кажется, это будет что-то умопомрачительно грандиозное. И тут встает денежный вопрос, как ты понимаешь. А Вадька говорит, что беспокоиться не о чем, что все оплачено-проплачено-переплачено и наш вклад никому не нужен. Как-то гадостно от таких заявлений. Впрочем, мало ли что Вадька говорит! Я решила принести конверт с деньгами прямо на свадьбу и отдать. То, что ты заработал в Ливии, помимо твоего злостного гастрита, разумеется, — грустно улыбнулась Аврора, — придется как нельзя более кстати.

И только на свадьбе Авроре Францевне и Михаилу Александровичу стало ясно, насколько жалким и смехотворным выглядел бы их вклад в эту чудовищно роскошную ассамблею. Во Дворце бракосочетаний, где проходила регистрация, Аврора во все глаза разглядывала платье Оксаны,

приобретенное явно не в «Пассаже» и не в специализированном салоне для новобрачных, куда выдавались талоны, и сшитое не в. Вот, между прочим, где такое могли сшить? Вернее, соорудить? Необъятный кринолин тяжелого белого шелка, весь в капроновых розах, обрызганных бриллиантами. Но фижмы и длинный шлейф? Это явное излишество. Таким же вопиющим излишеством, несуразностью выглядели прорезные готические буфы рукавов и высокий, чуть не выше прически, морозно-кружевной воротник а-ля Мария Стюарт. Фата, само собой, никак не могла сосуществовать с подобным воротником. Фата цеплялась бы за воротник и топорщилась, потому, вероятно, была заменена тюрбаном, украшенным страусиным пером. Перо, за неимением настоящего аграфа, удерживала бриллиантовая брошь в виде шестиконечной снежинки.

Позднее обнаружилось, что все это великолепие — и фижмы, и шлейф, и воротник, и глупые буфы — снимаются. В ресторане Оксана осталась в немного слишком прилегающем и низко декольтированном атласе, а тюрбан размотали и превратили в странного вида фату, более напоминающую измятое полотенце. Перо брошкой прицепили сбоку, и оно изысканно ниспадало на шею и декольте, пышной водорослью колыхалось во влажной, горячей стихии дыхания и флюидов (если не сказать испарений), почти зримо поднимающихся от тела новобрачной, — было жарко. В самом деле, второй этаж «Невского», где сняли ради свадьбы большой зал, моментально нагрелся и вскипел шампанским и бурным оживлением вокруг накрытых столов.

— Йося! Йося! Иди уже знакомиться! — раздался визгливый крик позади растерявшейся в водовороте гостей Авроры. — Йося — это Иосиф Михайлович Полубоевой, мой муж, а я — та самая Фрида Наумовна из Днепропетровска. И как вам Оксаночкино платье? Его шили в театральных мастерских, а бриллиантики — это моего покойного двоюродного деда, киевского аптекаря, спасенные, — я сама нашивала. Разве ж можно? Давайте вашу коробочку. Там сервиз, да-а? Поставим на особый столик, куда подарки сносят. За ним приглядывают. Мало ли тут всяких ходит?

— Простите? — только и сказала Аврора, вцепившись в локоть Михаила Александровича.

— Мне вас Вадик показал. Сам он занят, шампанское с Соломоном пьет. А Рувимчик так и не приехал. Дела у него! Какие у него дела? Языком чесать у него дела! А ведь это он их сосватал, вы знаете? Мне Вадик рассказал. Ну! Идите же за стол — кушать! Все должно быть очень вкусно. Я и Рахиль с Сонечкой сами присматривали здесь на кухне, так присматривали, что шеф-повар уволился. И хорошо. А то бы он наготовил! Мы современные люди, не то что тот же Изя: не смотрим, кошерное, не кошерное. Было бы вкусно и чисто. И музыка будет под названием вокально-инструментальный ансамбль «Биробиджан-два». Почему два? Спросите — не знаю. А тамаду мы сегодня прогнали, он напился. Тамадой придется быть Соломону. Он — ничего, веселый, но всегда один и тот же анекдот рассказывает. Знаете? Пришел мессия на землю. Весь народ встречает, ликует, один рабби Шмуклер деньги считает. Ждал мессия, ждал, пока рабби деньги сосчитает, не дождался и сам идет к рабби. «Рабби Шмуклер, — говорит, — вот уже я. Сколько вас можно ждать?» «И кто бы говорил, господи?» — отвечал рабби Шмуклер, не отрываясь от денег. Вы хорошо себя чувствуете или наоборот?

Последний вопрос адресовался явно Авроре, побледневшей от головокружения, вызванного духотой, громким нестройным гулом и гостеприимством Фриды Наумовны. Аврора, наконец, осознала, что перед нею родители Оксаны, и ответить постаралась настолько любезно, насколько была в состоянии:

— Все замечательно, Фрида Наумовна. Мы счастливы познакомиться. — И незаметно пихнула ногой Михаила Александровича, призывая его подтвердить ее слова.

— Да, да, — очнулся Михаил Александрович. — Очень. Очень, знаете.