Книга первая. 3: Апологет – Ересиарх
Шрифт:
Тосканец выхватил раскалённые докрасна щипцы из огня. В его глазах плясали искры.
– Ну же, скажи мне! – выкрикнул он, приближаясь, – скажи мне, отступник! Оскверни себя ещё одной ложью!
– Подойди ближе… – прошептал Герхард.
– Что? – тосканец сделал ещё шаг. От раскалённого металла в его руке повеяло жаром. – Тебе недостаёт сил кричать?
– Ближе… – шептал Герхард, – наклонись… И я скажу тебе, с кем ты делил свои грязные желания…
Инквизитор блефовал. Но совесть Геликоны явно была нечиста, и он наклонился, чтобы услышать продолжение. Лицо дознавателя с покрасневшими глазами и рыхлой, нездоровой кожей оказалось совсем рядом.
Всего шаг
Инквизитор глубоко вздохнул и скороговоркой пробормотал «requiescat in pace 6 ». Рука по привычке дёрнулась, но совершить крестное знамение помешала цепь. Герхард, мысленно попросив прощения у Господа, перевёл взгляд на щипцы, которые неподвижный Геликона продолжал сжимать в руке. Алое свечение раскалённого металла уже угасало – сырость и холод делали своё дело. Герхард вытянул ноги, пытаясь достать носками сапог до щипцов. Спина скользнула по спинке «трона», и Герхард вцепился здоровой рукой в подлокотник, впиваясь ногтями в отполированное дерево. В левой кисти пульсировала тяжёлая боль.
6
«Да упокоится с миром» (лат.), встречается также в виде аббревиатуры R.I.P. на надгробиях.
Ещё раз.
Проскальзывая по склизкому от плесени полу, обутая в потрёпанный ледерсен нога дотянулась до щипцов только с пятой попытки. Цепь нещадно грохотала при каждом движении, но приставленный сторожем монах, глухой как пень, не спешил вбегать в камеру.
Стиснув остывшие щипцы ступнями, Герхард изловчился и подтянул ноги к груди, упираясь лопатками в спинку «трона». Зажать щипцы коленями оказалось куда сложнее. Несколько раз проклятое орудие пыток падало на пол, и приходилось начинать всё сначала. Каждый миг ожидая стука в дверь, Герхард сжимался вместе с волнами ужаса, окатывающими тело. Камера заперта изнутри, но нетрудно догадаться, как отреагирует стучащий, если не получит ответа от Геликоны…
В конце концов, инквизитор ухитрился стиснуть щипцы меж колен так, чтобы тонкие ручки инструмента торчали наружу. Извернувшись всем телом, Герхард едва не завыл в голос от дикой боли, пронзившей раненую руку. Вечность ушла на то, чтобы продеть одну из ручек щипцов в звено цепи, опутавшей правое запястье. Опуская ноги, инквизитор орудовал ручкой как рычагом, медленно размыкая неподатливое кольцо. Металл, поржавевший не то от сырости, не то от крови узников, повиновался нехотя, но Герхард не сдавался. Поленья в очаге почти прогорели, мокрую от крови и пота кожу неприятно холодило. Геликона, казалось, молча ждал освобождения пленника – его лицо с закрытыми глазами побледнело и осунулось.
Наконец звено цепи сдалось, вытянувшись в незамкнутый овал. Герхард дёрнул рукой, освобождаясь – соседнее звено выскочило через брешь, и путы ослабли. Через мгновение правая рука была свободна.
Снять цепи с ног оказалось делом минуты. Дав себе краткую передышку, Герхард взялся за винт «дробителя».
С медлительностью солнца, совершающего путь по небосводу, винт пополз в обратном направлении. В какой-то момент инквизитор лишился сознания от боли, когда заострённый конец винта вышел из подлокотника «трона», и резьба, вторично
Придя в чувство, Герхард приказал себе продолжать. Он уже был почти свободен, но кусок железа, вцепившийся в руку, как бешеный пёс, вряд ли мог пойти ему на пользу.
Инквизитору показалось, что прошла вечность, прежде чем кончик окровавленного винта показался над истерзанной кистью. По подлокотнику «трона» стекали ручейки крови, и сознание снова начало мутиться. Резким рывком Герхард разомкнул зубцы «дробителя» и отшвырнул проклятое орудие пытки.
Подняться удалось не сразу. Кое-как инквизитор преодолел пару шагов, отделяющих его от тела дознавателя. Туника Геликоны, приобретшая жалкий вид, оказалась сшитой из превосходного льна, а под ней обнаружилась льняная же камиза с изысканными шнурами на запястьях. С неожиданной для себя ненавистью Герхард рванул ворот рубахи тосканца – тонкая ткань с треском разошлась. Оторвав длинную полосу, инквизитор перетянул полотном левую кисть и запястье, останавливая кровь. Ткань моментально окрасилась алым.
Инквизитор быстро обшарил тело, но не обнаружил больше ничего полезного. Взяв ещё теплящуюся свечу, он обошёл камеру, присматриваясь к инструментам на стенах и разминая мускулы. Боль в руке не утихала, и по всему телу разлилась слабость. Перед глазами то и дело вспыхивали картинки, не имеющие никакого отношения к происходящему в реальности – бездонная чернота со слепящим диском вдали, влажные липкие комья почвы, острая палица…
Поставив свечу на пол, он снял с крюка толстый металлический прут. Один конец прута увенчивался тремя точёными зубцами – Герхарда передёрнуло при взгляде на них.
Держа левую руку на отлёте, инквизитор подошёл к двери и прислушался. Ничего, кроме грызни крыс где-то рядом. Он осторожно отодвинул засов и потянул створку на себя, так, чтобы оставаться за ней невидимым.
Сердце бешено колотилось, норовя выпрыгнуть из груди. Ничего.
Он выглянул. Освещаемый парой факелов, длинный кишкообразный коридор утягивался куда-то в полутьму, посреди которой, как библейский свет, сиял проникший через окошко солнечный луч. Монах Дамбьен, приставленный Геликоной для охраны, стоял поодаль, под одним из факелов, и задумчиво перебирал чётки, поглядывая на луч. Наблюдать за дверью ему и впрямь не было нужды – камера находилась в тупике, которым заканчивался коридор.
Отставив прут, инквизитор подобрал с пола камешек и швырнул в монаха, тут же скрывшись за дверной створкой. Сердце отсчитало десять ударов – и на пороге появился Дамбьен, сжимавший в руках вместо чёток короткий клинок.
Трезубец пронзил монаха насквозь, проткнув бок и выйдя с другой стороны. Навалившись всем телом, Герхард проталкивал ржавое железо сквозь неподатливую плоть, держась на расстоянии – пока монах не повалился на пол, хватая ртом воздух и всё ещё силясь достать противника клинком.
– Прости, брат, – пробормотал Герхард, хоть монах и не мог его слышать, – ты, как и я, попался в силки, расставленные этой лисицей из Тосканы…
Инквизитор дёрнул прут, и Дамбьен со свистом выдохнул, уронив голову в лужу собственной крови. Герхард вынул клинок из его ослабевших пальцев и заткнул за пояс.
– Господь – пастырь мой… – начал инквизитор, опускаясь на колени рядом с монахом.
Дамбьен умирал медленно. Его глаза, полные страха и какого-то детского удивления, взирали на стоящего перед ним человека, того самого, которого он совсем недавно волок по ступеням в эту самую камеру и который теперь, держа в руке железный прут, продолжал читать над ним последний псалом.