Книга Розы
Шрифт:
Эта сирена, однако, сопровождалась переполохом всего в нескольких ярдах от Розы, на северном углу площади. В тумане девушка смогла различить только скрежет колес, топот полицейских сапог и стук закрывшейся двери. Внезапно в вечернем воздухе хлопнул выстрел.
Пешеходы на улице дернулись и брызнули в стороны, как стая голубей, в которую бросили камень. Сквозь толпу, разрезая ее словно ножом, быстрым шагом прошел мужчина в форме старшего офицера, и в дверном проеме показалась скрюченная фигура человека в наручниках, безвольно обвисшая между двумя полицейскими,
Роза вспомнила, что несколько дней назад сказала Хелена о происшествии в Институте Розенберга: «Я слыхала, это был, ну… один из «их».
Когда-то, в период сопротивления, уличные стычки были обычной частью повседневной городской жизни, но теперь, по прошествии нескольких лет, случались лишь редкие и не столь значительные происшествия: отдельные террористические акты, как правило, со стрельбой или метанием гранат в правительственные здания. Иногда сходили с рельсов поезда или в окна летели камни. Однажды под Лондонским мостом взорвалась бомба. Эти события никогда не обсуждались вслух. Никто не хотел ничего знать. Если приходилось все же о них упоминать, из-за остановки транспорта или пробок, злоумышленников именовали они.
Они. Мелкий камушек, застрявший в сапоге протектората. Невидимые во вселенной Союза, как антивещество. Не удостоенные даже имени собственного, довольствующиеся одним местоимением.
Кто же это — они? Этот человек один из «их? Как правило, Роза ни на секунду не озадачивалась такими вопросами и знала, что сейчас волнуется по одной-единственной причине: завтрашний вызов к комиссару.
Речь шла не о повышении. И Герман Экберг не будет расспрашивать ее о любимых напитках. В глубине души Роза была уверена, что этот вызов означает только одно: кто-то на нее донес.
Жизнь в Союзе проходила под неусыпным контролем. Это так и называлось: тотальное наблюдение. Глаза, видимые и невидимые, следили за каждым повсюду: в конторах, кафе, на станциях, в гостиницах и магазинах. Нештатные соглядатаи замечали абсолютно всё: какие кто курит сигареты, какие журналы покупает и какие напитки заказывает. Информаторы доносили о самых разных проступках членов собственных семей и друзей. Неверность, религиозность, пользование косметикой, половые связи вне касты, анекдоты, писательство заслуживали самого сурового наказания.
Всей этой системой ведало Управление безопасности Союза, боровшееся со всеми видами шпионажа, терроризма, подрывной деятельности и неповиновения. УБС считалось лучшим в Европе, даже более эффективным, чем созданное в 1930-х годах в Берлине, а его глава, Эрнст Кальтенбруннер, руководил им с самых первых дней Союза.
Кальтенбруннер, тонкогубый австриец с длинным жестким лицом и шрамом, приподнимавшим уголок его рта в постоянной усмешке, сделал карьеру в Австрии, где руководил С С и участвовал в аннексии страны, а оттуда перебрался в Берлин и совершил головокружительный взлет на пост главы службы безопасности. Говорили, что камера для допросов по-прежнему остается его любимым местом работы.
Тотальное наблюдение было детищем Кальтен-бруннера, порождением его гения. Некоторые граждане нервничали по этому поводу, но большинство просто равнодушно принимало, будто стихийное явление, такое же обыденное, как дождь или ветер.
Роза уже спешила к лестнице, чтобы спуститься в подземку, когда сзади прозвучало:
— Понравился фильм?
Из тумана вынырнула фигура Оливера Эллиса. Неудивительно, что Роза не заметила его раньше: длинный плащ с поднятым воротником и надвинутая на лоб шляпа позволили ему, хоть и высокому, слиться с толпой, выходящей из кинотеатра. Его лицо, выбеленное резким светом фонарей, и четкая линия подбородка напомнили ей древний греческий бюст из музея. Казалось, Оливер и на ощупь холодный, словно мраморная статуя.
Этот мужчина всегда производил впечатление пусть не одинокого, но очень обособленного человека. Если подумать — хотя Роза никогда на эту тему не задумывалась, — его обособленность выглядела довольно-таки таинственной. В Англии оставалось совсем мало мужчин брачного возраста, почему же он до сих пор не женат? Вовсе не дурен собой, и женщины в конторе на него засматривались, однако он не проявлял к ним ни малейшего интереса. Бриджит Фэншо несколько месяцев подряд отчаянно флиртовала с Оливером, но без малейшего успеха.
— Все, больше не хочу терять на него время, — сдалась наконец она. — Он явно влюблен в другую женщину. По крайней мере, будем надеяться, что в женщину.
Может, так и есть? Может быть, Оливер Эллис один из тех мужчин, чьи пристрастия могут довести до тюрьмы?
Вот и сейчас в его зеленых глазах мерцали веселые искры, словно он сдерживается, чтобы не расхохотаться, и, как обычно, у Розы создалось впечатление, что подсмеивается он именно над ней.
— Представь себе, понравилось! Даже очень.
— Неужели? По мне, так унылое месиво розовых соплей, а диалоги как будто переводили с китайского.
— Цара Леандер всегда хороша, — машинально откликнулась Роза.
Фильм уже давно растаял у нее в голове, как таяла в детстве во рту сахарная вата, оставляя лишь приторно-сладкий осадок.
— А что думаешь про кинохронику? Похороны Сталина?
Она слегка пожала плечами, пытаясь не выдать своего изумления. Никто и никогда не обсуждал международную обстановку на улице. У нее мелькнула мысль, что Оливер пьян.
— Я толком и не смотрела. Отвлеклась на разговоры.
— А, так ты ходила с Хеленой Бишоп?
— Она проверяла этот фильм на идеологическую чистоту.
На худом лице Оливера мелькнула сардоническая улыбка.
— Думаю, ей не стоит об этом волноваться. А вот с эстетической точки зрения он, конечно, отвратителен. И не годится для лиц моложе двадцати одного года.
— Думаешь?
— Как и для лиц старше двадцати одного года.
Роза осторожно улыбнулась. Ее не особенно смущало легкомыслие Оливера. Хелена вела себя ничуть не менее непочтительно, оставаясь при этом восходящей звездой министерства. Дело было в другом. В чувстве, преследовавшем ее последнее время.