Книга Скитаний (Повесть о жизни - 6)
Шрифт:
Иногда она спрашивала меня, видел ли я Ленина и Льва Толстого, Горького, Маяковского и Шаляпина.
Я выдумывал и говорил, что видел, хотя не видел ни Толстого, ни Горького. Мне нравился восторг в ее глазах - она даже задыхалась и начинала пришептывать от волнения. Я рассказывал ей обо всем так, как ей хотелось бы услышать.
К счастью, геолог не обращал внимания на наши разговоры во время прогулок, а Нина Дмитриевна их не слышала, иначе мне здорово попало бы за обман.
Нина
– У меня медицинский ум,- говорила она.- Я не понимаю, какая может быть польза для человека от выду
мок, даже от самых приятных. Любая правда лучше их. И человечнее.
Я с ней не спорил, но правым считал, конечно, себя.
В воскресный день во время прогулки мы встретили за городом на берегу Быстрой Сосны молоденького красноармейца. Он сидел на сухом бревне и вырезал из куска ивовой ветки жалейку - простую пастушью дудочку,
Когда мы поравнялись с ним, он встал, как перед старшими, и вытянулся.
– Вот!
– сказал он смущенно и покраснел.- Здравствуйте! Режу тут... Балуюсь помаленьку...
Мы присели на бревно, закурили. Красноармеец все стоял, не решался сесть с нами, пока Тая не потянула его за рукав шинели и не заставила сесть. Жалейку и нож он поспешно спрятал в карман шинели.
В Ливнах стояла какая-то воинская команда. Красноармеец был, должно быть, из этой команды.
– Новобранец?
– спросил его Алексей Дмитриевич.
– Так точно!
– охотно ответил красноармеец.- Касьян Звонарев. Сам я олонецкий. Тут я недавно.
С давних пор Олонецкий край привлекал меня. Мое увлечение географией России шло наплывом: то я читал запоем все, что мог достать о Белоруссии, потом - о Закаспийских степях, а одно время увлекся Севером, зачитывался строгой и неторопливой книгой Максимова "Год на Севере" и описаниями северных монастырей.
– Был один хороший человек - Касьян с Красивой Мечи,- сказал Алексей Дмитриевич и улыбнулся, что бывало с ним очень редко.- А ты будешь теперь у нас Касьяном с Быстрой Сосны. Согласен?
– Да не очень,- ответил красноармеец.- Я, вернее, Касьян из Заонежья. Может, слыхали?
– Слыхали. Гранитная страна!
– сказал Алексей Дмитриевич.
– Вот-вот! Граниту у нас много. И озер. Да не в этом наша сила.
– А в чем же?
– спросил я.
– В плотницкой работе. У нас избы рубят без гвоздей, на одних шипах. И церквей рубленых - сколько хошь. Ученые приезжали, считали, считали, сбились так и уехали, не сосчитавши. У меня дед - плотник, батя мой - плотник, я сам плотницкий ученик, а бабка моя - первая помощница наших мужиков по плотницкому делу.
– Неужели старуха плотничает?
– удивилась Тая.
–
– А как же она работает?
– спросила Тая.
– Сначала тоскует. Сидит иной раз до полуночи на крылечке, на всходе в избу, все томится. Ночи у нас по лету все в свету, в белизне. В такие ночи дыхание у человека воздушное, как сквозь сон какой-то. Посидит вот так, потоскует, потом запоет про себя чего-нибудь старинное-престаринное, протяжное, но не церковное, а общее, стародавнее. Из новгородских времен. А спевши, возьмет уголек и рисует на чем ни попало узор. И у всех у них, у этих узоров, есть имена. Один называется "Свиток", другой - "Травница", третий "Петушиный переклик".
Он помолчал.
– Ой, разболтался я, прощения прошу.
– Девон источает яд,- строго сказал Алексей Дмитриевич,- а граниты, гнейсы и все эти крупнозернистые магмовые породы выдыхают силу, зоркость, упорство. В этом вся соль.
– Народ у нас действительно зоркий,- согласился Касьян.- Поэтому наших больше берут во флот, в мореплавание. Один я обчелся, заслали меня в эти поля да овражины. И река тут мутная, глины много.
– Вы бы сыграли, Касьян,- попросила Тая.- На вашей дудочке.
– Извольте, если желаете.
Красноармеец вынул жалейку, долго ее осматривал, вертел в пальцах, потом поднес к губам и заиграл жалобно, тонко, будто какая-то залетная птица призывала кого-то, просила прислушаться к ее птичьей беде. Мы сидели, слушали.
Потом Касьян, гремя тяжелыми сапогами, проводил нас до железнодорожного переезда, попрощался, за что-то поблагодарил и ушел.
– Жалко его,- вдруг сказала Тая.- Совсем мальчик. И бледный очень.
– Это от весны,- ответил геолог.- В ливенском весеннем воздухе особенно много девона.
Мне казалось, что все в этом северном мальчике было от весны - и бледность, и смущенный ласковый взгляд, и, главное,- пение жалейки. Как будто звенели под сурдинку слабенькие весенние стебельки и проснувшиеся после зимы соки разных растений.
Вскоре я уехал из Ливен, но эти несколько дней весны я долго не мог забыть. Есть такое слово "светлость". Помните, у Тютчева: "Есть в светлости осенних вечеров..." Все дни в Ливнах были наполнены этой светлостью, как солнцем.