Книга смеха и забвения
Шрифт:
Она отчаянно закачала головой, словно хотела сказать им: дайте мне умереть, не спасайте меня.
Но страх ее был напрасен. Дети вовсе не двигались, никто не подал ей ни весла, ни руки, никто и не собирался ее спасать. Они лишь раскрытыми, жадными глазами наблюдали за ней. Один мальчик управлял веслом так, чтобы лодка все время оставалась на близком от нее расстоянии.
Она снова заглотнула воду в легкие, закашлялась, зашлепала вокруг руками, чувствуя, что уже не держится на поверхности. Ноги все больше тяжелели. Они, точно гири, тянули ее вниз.
Голова ушла под воду. Еще раз-другой резкими движениями она поднялась над поверхностью и всякий раз видела лодку и детские глаза,
Потом она исчезла под водной гладью.
Седьмая часть
Граница
1
Во время любовного акта его больше всего привлекали лица женщин. Тела своими движениями словно раскручивали большой киноролик, отражая на лицах, как на телевизионном экране, захватывающий фильм, полный смятения, ожидания, взрывов, боли, крика, умиления и злости. Только лицо Ядвиги было экраном погасшим, и Ян, впиваясь в нее глазами, мучительно задавался вопросами, на которые не находил ответа: ей скучно с ним? Она утомлена? Их близость неприятна ей? Она привыкла к лучшим любовникам? Или под недвижной поверхностью ее лица скрываются ощущения, о которых Ян не имеет понятия?
Разумеется, он мог спросить ее об этом. Но с ними происходила удивительная история. Всегда разговорчивые и искренние друг с другом, они теряли дар речи в минуты, когда их обнаженные тела сливались в объятии.
Он никогда достаточно внятно не мог объяснить себе это безмолвие. Возможно, это случалось потому, что в их неэротическом общении Ядвига всегда проявляла большую активность, чем он. Хотя была и моложе его, она, несомненно, за свою жизнь произнесла по крайней мере в три раза больше слов, чем он, и раздала в десять раз больше наставлений и советов, так что казалась ему доброй, умной матерью, взявшей его за руку, чтобы повести по жизни.
Он часто представлял себе, что было бы, если бы посреди любовной близости он вдохнул ей в ухо несколько непристойных слов. Но даже в его воображении эта попытка не имела успеха. Не иначе, как на ее лице появилась бы легкая улыбка неодобрения и снисходительного понимания, улыбка матери, наблюдающей за сыночком, ворующим в кладовке запретное печенье.
Или он представлял себе, что было бы, шепни он ей самые банальные слова: «Тебе это нравится?» С другими женщинами этот простой вопрос всегда звучал непристойно. Называя любовный акт деликатным словечком это, он тотчас возбуждал желание других слов, в которых плотская любовь отражалась бы, как в игре зеркал. Но ему казалось, что ответ Ядвиги он знает наперед: конечно, мне это нравится, терпеливо объясняла бы она ему. Думаешь, я добровольно делала бы то, что мне не нравится? Будь логичен, Ян.
Итак, он не говорил ей непристойных слов, даже не спрашивал, нравится ли ей это, а молчал, в то время как их тела двигались мощно и долго, раскручивая пустой киноролик.
Ему часто, конечно, приходила мысль, что он сам повинен в безмолвии их ночей. Он создал для себя карикатурный образ Ядвиги-любовницы, который стоит сейчас между ними и лишает возможности добраться до настоящей Ядвиги, до ее органов чувств и тайников ее похоти. Но как бы то ни было, после каждой такой безмолвной ночи он обещал себе оборвать их телесную близость. Он дорожит Ядвигой, как умной, верной, единственной подругой, а вовсе не как любовницей. Однако трудно было отделить любовницу от подруги. Всякий раз, встречаясь, они сидели вдвоем до поздней ночи. Ядвига пила, говорила, поучала, и, когда Ян уже смертельно уставал, она внезапно умолкала, и на ее лице появлялась счастливая, умиротворенная улыбка. Тогда Ян, словно движимый каким-то неодолимым внушением, касался ее груди, и она вставала и начинала раздеваться.
Почему она ищет близости со мной? — много раз задавался он вопросом и не находил ответа. Он знал одно: их безмолвное соитие столь же неизбежно, сколь неизбежна для гражданина стойка «смирно» при звуках национального гимна, хотя это наверняка не приносит удовольствия ни гражданину, ни его отечеству.
2
За последние двести лет черный дрозд покинул леса и стал городской птицей. Прежде всего — уже в конце восемнадцатого века — в Великобритании, несколькими десятилетиями позже в Париже и Рурской области. На протяжении девятнадцатого века он завоевывал один за другим города Европы. В Вене и Праге он поселился около 1900 года, а потом двинулся дальше на восток: в Будапешт, Белград, Стамбул.
С точки зрения земного шара вторжение черного дрозда в человеческий мир, без сомнения, гораздо важнее вторжения испанцев в Южную Америку или возвращения евреев в Палестину. Изменение соотношения между отдельными видами живых существ (рыбами, птицами, людьми, растениями) суть изменение более высокого порядка, чем изменение соотношения между отдельными группами одного и того же вида. Была ли населена Чехия кельтами или славянами, захвачена ли Бессарабия румынами или русскими — земному шару решительно все равно. Но если черный дрозд предал свою природу, чтобы уйти за человеком в его искусственный, противоестественный мир, в структуре планеты что-то явно изменилось.
Однако несмотря на это, никому и в голову не придет воспринимать последние два столетия как историю вторжения черного дрозда в людские города. Мы все в плену застывшего взгляда на то, что есть важное, а что — незначительное, мы с тревогой приглядываемся к этому важному, в то время как незначительное тайком, за нашей спиной, ведет свою герилью, которая в конце концов незаметно изменит мир и нас, неподготовленных, застигнет врасплох.
Если бы кто-то взялся писать биографию Яна, он подытожил бы период, о котором мы говорим, примерно так: связь с Ядвигой означала для сорокапятилетнего Яна новый жизненный этап. Он покончил с пустым, рассеянным образом жизни и решил покинуть город на западе Европы, чтобы за океаном со свежими силами отдаться серьезной работе, в которой преуспеет впоследствии, и так далее и тому подобное.
Но пусть воображаемый биограф Яна объяснит нам, почему именно в этот период любимой его книгой стал старый античный роман «Дафнис и Хлоя»! Любовь двух молодых существ, еще почти детей, не знающих, что такое физическая любовь. В шум моря врывается блеяние барана и под ветвями оливкового дерева овца щиплет траву. А эти двое лежат рядом, нагие и преисполненные бесконечного и неясного желания. Тесно прижавшись друг к другу, они сплетаются в объятии. И остаются так долго-долго, ибо не ведают, что делать дальше. Они думают, что это чистое объятие и есть цель любовной радости. Они возбуждены, их сердца барабанят, но им неведомо, что такое отдаваться любви.
Да, именно этим отрывком Ян очарован.
3
Актриса Гана сидела, скрестив под собою ноги подобно Будде, статуэтки которого продаются во всех антикварных магазинах мира. Она без умолку говорила и при этом смотрела на свой палец, медленно скользивший взад и вперед по краю круглого столика, что стоял перед тахтой.
Это был не безотчетный жест нервных людей, привыкших постукивать ногой или почесывать в волосах. Жест был осознанным и продуманным, грациозным и плавным, призванным описать магический круг, внутри которого она могла бы сосредоточиться на самой себе, а остальные — на ней.