Книга смеха и забвения
Шрифт:
Настала минутная тишина, Ян растерянно улыбался, словно извинялся за сказанное, а потом папаша Клевис, этот мастер наводить мосты между ближними, заговорил о Пассере, который был их общим другом. Восхищение Пассером их прочно объединяло. Клевис восторгался оптимизмом Пас-сера, его упорным жизнелюбием, которое не способны приглушить в нем никакие врачебные предписания. Ведь нынешнее существование Пассера ограничено лишь узкой полосой жизни, жизни без женщин, без пищи, без питья, без движения и без будущего. Недавно Пассер приехал к ним на дачу, когда у них была в гостях актриса Гана.
Яна весьма занимало, что покажет уровень Клевисов, приложенный к актрисе Гане, эгоцентризм которой представлялся ему почти
— Какую? — изумленно спросил забывчивый Ян.
Как, Ян не знает? Ее сын убежал из дому и несколько дней не возвращался. У нее был нервный срыв из-за этого! И все-таки в присутствии Пассера, обреченного на смерть, она забыла о себе. Стремясь отвлечь его от тягостных мыслей, она весело объявила: «Я так люблю ходить по грибы! Кто пойдет со мной по грибы?» И Пассер вызвался пойти с Ганой, тогда как другие отказались от предложения, полагая, что Пассер хочет быть наедине с нею. Три часа они бродили по лесу, а потом зашли в кабачок выпить красного вина. И это при том, что Пассеру запрещены прогулки и алкоголь. Вернулся он очень измученным, но счастливым. На следующий день его пришлось отвезти в клинику.
— Думаю, положение его достаточно серьезно, — сказал Клевис и добавил, как бы делая Яну замечание: — Ты должен был бы сходить проведать его.
5
Ян говорит себе: в начале эротической жизни мужчины возбуждение бывает без наслаждения, а в конце — наслаждение без возбуждения.
Возбуждение без наслаждения — это Дафнис. Наслаждение без возбуждения — это девушка из прокатного пункта спортивного инвентаря.
Когда год назад он познакомился с ней и пригласил к себе, она произнесла незабываемую фразу: — Если мы займемся любовью, с технической стороны это наверняка будет превосходно, но я не уверена в эмоциональной стороне дела.
Он сказал: что до него, то она может быть совершенно уверена в эмоциональной стороне дела, и она приняла его слова так, как привыкла принимать в своем пункте залог за взятые напрокат лыжи, и о чувствах уже не заикалась. Что же касается технической стороны дела, она изрядно его вымотала.
Это была фанатка оргазма. Оргазм был для нее религией, целью, наивысшим императивом гигиены, символом здоровья и одновременно гордостью, ибо отличал ее от менее удачливых женщин, как, скажем, ее отличала бы яхта или именитый жених.
Однако привести ее в это состояние было делом нелегким. Она кричала ему: «Быстрее, быстрее», а потом снова: «Медленно, медленно», или же «сильнее, сильнее», словно тренер, отдающий команды гребцам на восьмерке. Целиком сосредоточенная на чувственных точках своей кожи, она водила его руку так, чтобы он прикладывал ее в нужное время на нужное место. Он покрывался потом, а перед его глазами мелькали ее нетерпеливый взгляд и лихорадочно извивающееся тело, это подвижное устройство для производства маленького взрыва, который был смыслом и целью всего сущего.
Когда он уходил от нее в последний раз, вспомнился ему Герц, оперный режиссер из маленького города центральной Европы, где Ян провел свою юность. Герц на специальных репетициях заставлял певиц исполнять свою роль, двигаясь по сцене в обнаженном виде. Для проверки правильного положения их тел он принуждал их вставлять карандаш в анальное отверстие. Направление, в каком карандаш смотрел вниз, продлевая линию позвоночника, позволяло педантичному режиссеру контролировать походку, движение, прыжок и осанку тела певицы с научной точностью.
Однажды юная сопрано поссорилась с ним и пожаловалась в дирекцию. Герц, защищаясь, заявил, что он никогда не домогался ни одной певицы, никогда ни одной из них даже не коснулся. Это была сущая правда, но его эксперимент с карандашом показался тем извращеннее, и Герцу пришлось со скандалом покинуть родной город Яна.
Однако его злоключение приобрело известность, благодаря чему Ян еще в юности стал посещать оперу. Он представлял себе, что все певицы с их патетическими жестами, склоненными головами и широко раскрытыми устами голые. Оркестр стонал, певицы хватались за левую сторону груди, а ему сдавалось, что из их голых попок торчат карандаши. У него колотилось сердце. Он был возбужден возбуждением Герца! (До сих пор он не умеет иначе воспринимать оперу и до сих пор посещает ее с ощущениями юноши, который тайком ходит на представления порнотеатра) Он говорит себе: Герц был возвышенным алхимиком порока, нашедшим в карандаше, вставленном в задницу, магическую формулу возбуждения. И ему стыдно перед ним: Герц никогда не позволил бы принудить себя к изнурительным действиям, какие он только что, подчиняясь приказам, совершал на теле девушки из прокатного пункта спортивного инвентаря.
6
Подобно тому, как вторжение черных дроздов совершается на оборотной стороне европейской истории, так и мой рассказ развертывается на оборотной стороне жизни Яна. Я составляю его из отдельных событий, которым Ян, вероятно, не уделял особого внимания, ибо на лицевой стороне жизни тогда занимали его иные события и иные заботы: предложение должности за океаном, лихорадочная профессиональная деятельность, приготовления к отъезду.
На днях он встретил на улице Барбару. Она с упреком спросила его, почему он никогда не появляется у нее, когда она принимает гостей. Дом Барбары славился организованными ею коллективными эротическими увеселениями. Ян опасался сплетен и годами отказывался от приглашений. Но на этот раз он улыбнулся и сказал: «Хорошо, я с удовольствием приду». Он знал, что в этот город он никогда не вернется, и потому соблюдение приличий больше не волновало его. Он представил себе виллу Барбары, полную веселых нагих людей, и подумал, что это был бы не столь плохой праздник на прощание.
Ибо Ян прощается. Через несколько дней он пересечет границу. Но стоит ему это только осознать, слово граница, употребленное в обычном географическом смысле, напоминает ему другую границу, нематериальную и неосязаемую, о которой в последнее время он все больше думает.
Какую границу?
Женщина, которую он любил больше всего на свете (ему тогда было тридцать), часто говорила ему (слыша это, он был близок к отчаянию), что с жизнью связывает ее лишь тончайшая нить. Да, она хочет жить, жизнь безмерно радует ее, но в то же время она знает, что это «хочу жить» соткано из волокон паутины. Достаточно совсем малого, столь бесконечно малого, чтобы ты оказался по другую сторону границы, за которой все теряет смысл: любовь, убеждения, вера, История. Вся загадочность человеческой жизни коренится в том, что она протекает в непосредственной близости, а то и в прямом соприкосновении с этой границей, что их разделяют не километры, но всего один миллиметр.
7
У любого мужчины две эротические биографии. Обычно говорится лишь о первой: о перечне любовных связей и встреч.
Возможно, более интересна другая биография: вереница женщин, которых мы желали, но которые ускользнули от нас, мучительная история неосуществленных возможностей.
Но есть еще третья, таинственная и волнующая категория женщин. Это те, с которыми у нас ничего не могло быть. Они нравились нам, мы нравились им, но в то же время мы сразу понимали, что обладать ими не сможем, ибо по отношению к ним находимся по другую сторону границы.