Книга Странных Новых Вещей
Шрифт:
— Пока Иисус ходил по земле, — продолжал Питер, — люди записывали то, что Он говорил и делал, а после этого они записали то, что произошло с Его последователями. Но Библия началась во времена еще до пришествия Христа, в более древние времена, когда Бог казался гораздо дальше и таинственнее и было куда труднее понять, чего Он хочет. В то время люди рассказывали истории о Боге, и эти истории тоже есть в Библии. Некоторые из них требуют глубоких знаний людских обычаев и мест, которые существовали задолго до Христа. Даже среди моего народа у многих нет таких знаний.
Он заметил, что каждый десятый человек, получивший брошюру от Любителя—Пять, вместо того чтобы взять ее себе, делится со своим
— Вы рассказывали мне, — он указал на шафранную и лавандовую рясы, — вы, Любитель Иисуса—Двенадцать, и вы, Любитель Иисуса—Восемнадцать, рассказывали мне, что Курцберг однажды поведал вам историю про Навуходоносора, и про Валаама и ангела, и о разрушении Иерусалима, и другие истории, которые вы изо всех сил пытались понять, но не смогли. Наберитесь мужества, дорогие мои друзья. Еще придет время, когда вы сможете понять эти истории, когда вырастете во Христе. Но теперь пускай Навуходоносор подождет. Если Бог решил воплотиться в Иисусе, то Он сделал это для того, чтобы разнести Свое слово чужеземцам, тем, кто никогда о Нем не слышал, тем, кто не знал религии и не заботился о том, чтобы ее понимать. И те истории, которые рассказывал Иисус, были просты. Я попытался изложить их для вас в Библии, которую вы лучше сможете понять.
Он взял одну книжечку и раскрыл ее:
— Ваши книги маленькие и тоненькие не потому, что я сомневаюсь в вашей жажде Писания или в силе вашего мышления, а потому, что я попытался использовать те слова, которые мы с вами вместе используем в нашей церкви, те слова, которыми вы без труда сможете говорить друг с другом. Я старался сделать все как можно скорее, и все-таки, как видите, книжки получились маленькими, я оказался не очень проворным работником. Обещаю вам, что в будущем стану более скорым. Как вы будете расти во Христе, так и ваши Библии будут расти. Но должны же мы с чего-то начать. И сегодня, в это прекрасное воскресенье, стоя перед вами, исполненный счастья видеть вас всех здесь, со мной, я хочу начать с... вот этого.
И он прочел псалом двадцать второй, напечатанный на первой странице: «Бог мой — мой Оберег. Я не узнаю нужды ни в чем...» и так далее, пока не дошел до слов: «я пребуду в доме Бога навеки».
Потом он прочел это еще раз.
И еще.
И с каждым новым разом все больше оазианцев читали псалом вместе с ним. Читали они или просто декламировали? Какая разница? Их общий голос становился гуще, звучал все мелодичнее и чище, почти не ослабевая.
— Он укладывае меня на зеленом лугу и води меня к водам, полным покоя. Ним крепка моя Душа. За Ним иду я дорогами Правды имени Его ради.
На пятый раз его голос потонул в могучем унисоне.
15
Герой этого часа, король этого дня
Как-то один мудрый человек спросил Питера:
— А знаешь, кто ты?
— Кто я?
— Да.
Это был тот вопрос, который подразумевает так много ответов, в зависимости от того, кто его задал. Например, Питеру много раз случалось слышать его от разъяренных отморозков, которые сами же на него и отвечали: «Мудило ты» — или что-то в том же духе, а затем метелили его почем зря. Официальные лица и бюрократы тоже задавали этот вопрос, считая Питера по той или иной причине занозой в заднице. Вопрос этот задавали также, с любовью и восхищением, те, для кого он был «миленький», «сокровище» и даже «моя скала». Большие ожидания, которые надо оправдать.
— Я стараюсь не слишком задумываться о себе. Надеюсь, что я просто человек, любящий Бога.
— Ты человеколюбец, — сказал мудрец, решительно тряхнув головой. — И поэтому ты далеко пойдешь.
Этот мудрец служил пастором в приходе, который Питеру вскоре предстояло унаследовать. Уже глубокий старец, он обладал особой смесью милосердной терпимости и стоического разочарования, типичной для священника, прослужившего слишком долго. Он до тонкостей знал все способы, с помощью которых его прихожане сопротивлялись переменам, все уловки, из-за которых эти люди могли быть настоящим «геморроем», — хотя он, конечно, никогда не позволял себе таких выражений.
— Ты любишь людей. Это действительно большая редкость, — продолжал старый пастор.
— Разве общительность не естественна для человеческой природы?
— Я не об этом, — ответил старик. — Не думаю, что ты так уж общителен. Я бы даже сказал, что ты малость нелюдим. Я имею в виду, что ты не чувствуешь ни отвращения, ни раздражения по отношению к животному под названием «человек». Ты принимаешь людей такими, какие они есть. Есть «собачники» — люди, которым никогда не надоедают собаки. Для них не важно, какие это собаки — большие или маленькие, спокойные или веселые, послушные или хулиганистые: все по-своему заслуживают любви, потому что они собаки, а собаки — это хорошо! То же самое должен чувствовать пастор по отношению к человеческим существам. Но знаешь что? Очень немногие действительно чувствуют это. Совсем немногие. Ты далеко пойдешь, Питер.
Питеру было неловко и странно, что умудренный опытом старец, которого не так-то легко одурачить, с такой убежденностью говорит ему эти слова. В конце концов, сосуществование Питера с его соплеменниками далеко не всегда было безоблачным. Можно ли о субъекте, который в подростковые годы и в ранней юности вел себя так, как он, — лгал, нарушал обещания, обкрадывал дураков-альтруистов, которые решались ему доверять, — можно ли о таком субъекте в самом деле сказать, что он любит людей? Ведь старый пастор очень хорошо знал историю Питера. Между пастырями секретов нет.
Теперь Питер сидел, скрестив ноги, щурясь от яркого света, в полубреду. Прямо против него, вот так же скрестив ноги, сидел маленький мальчишка — он сам лет восьми-девяти, скаут-«волчонок». Что за гордость и счастье быть младшим скаутом, обладателем зеленой сорочки с нашивками и тайных знаний о том, как вязать узлы, ставить палатки и правильно разводить костры. Он с нетерпением ждал, что вскоре станет полноценным скаутом, а не просто «волчонком», и тогда выучится стрелять из лука, будет ходить в горные походы и спасать жизнь путников, погребенных под обвалами или укушенных змеями. Как оказалось, ему никогда не суждено было стать скаутом — скоро в семье все полетело кувырком, и членство в стае «волчат» было прервано, а форма аккуратно сложена на полочку в шкафу, пока чешуйница не проела ее до дыр, — но в восемь лет он этого еще не знал и сидел, скрестив ноги, в шортах и галстуке, сам не свой от удовольствия быть членом волчьей стаи.
Пот сочился со лба прямо в глаза. Питер поморгал, и мир обрел очертания. Дитя, сидевшее перед ним, не было им самим в восьмилетнем возрасте. И не дитя это было. Это был Любитель Иисуса—Семнадцать, создание, не похожее на него почти во всем, за исключением того, что оно (вернее, он или она) сидело, скрестив ноги и сжав руки, и молилось. Шпинатно-зеленая ряса и такого же колера башмаки, хотя и с коричневыми крапинками грязи. Солнце висело почти прямо у нее над головой, сгущая тень под капюшоном, мрак поглотил ее лицо.