Книга странствий
Шрифт:
В городе Харькове живёт некий почтенный еврей Эдуард Ходос. Он человек почтенный в полном смысле слова, ибо возглавляет городской Еврейский Совет. Человек видный и состоятельный, он часто даёт интервью и даже написал две книги (у одной из них - знакомое название: "Моя борьба"). У него есть лишь одна, чисто человеческая слабость: он не любит хасидов. Но не всех, а именно хасидов Любавического Ребе (сокращённо это религиозное движение именуется Хабад). Так вот в одном из интервью он объяснил читателям, что Монику Левински натравил на ширинку президента Клинтона именно Хабад, поскольку это был один из способов скинуть Клинтона и подвинуть ближе к власти государственного секретаря, который втайне сам - хабадник (бедный секретарь и знать, естественно, не знает о своём скрытом религиозном пристрастии). А из книжки этого мыслителя я вычитал историю (и кровь похолодела в моих жилах) о происхождении денег у приверженцев Любавического Ребе. Эдуарду Ходосу идея эта в голову пришла (он так и пишет), когда он случайно как-то вечером посмотрел по телевизору передачу о послевоенной тайной жизни в Америке того самого
А признаться честно - мне было чуть грустно, когда лопнул в моей картине мира этот красивый черносотенный миф о нашем единстве.
Забавно, что роль некоего обобщённого еврея исполняет в наше время Израиль. Я не говорю о том, что постоянно он оказывается в фокусе внимания других народов - нет, я о самих евреях говорю. Чем дальше от Израиля живёт еврей, тем больше он его любит, и тем больше он имеет всяческих советов и претензий. Евреи всего мира не сводят с Израиля глаз (и я их понимаю), ободряя или осуждая его как некоего близкого, но недалёкого родственника, довольно симпатичного Изю, за которого попеременно чередуются то стыд, то гордость. Чаще всего Изю осуждают: что это он столько лет никак не сыщет общий язык со своими соседями! То он заносчив и задирист не по чину, то ещё хуже - позорно мягок. С обвинением последним я довольно часто сталкиваюсь, будучи в Америке. Ко мне почти что в каждом городе приходят за кулисы или ловят меня в антракте старики, с которыми проистекает практически один и тот же разговор:
– Вы, кажется, живёте в Иерусалиме?
– утвердительно спрашивает собеседник. Я киваю головой.
– И вы туда вернётесь? Я опять киваю головой.
– А когда? Я отвечаю.
– Пожалуйста, когда вернётесь, сразу передайте вашему правительству: ни шагу назад!
И собеседник отпускает меня с чувством замечательно исполненного национального долга. А тот факт, что где я, а где правительство - его не просто не волнует, он уверен, что мы все тут - воедино. Ах, когда бы это было так!
Есть один еврейский писатель (автор интересной русской прозы), у которого, когда он пишет публицистику, есть два всего врага: оставшиеся в России евреи и Израиль как таковой (хотя Израиль - враг любимый, ибо родственник). Российских евреев он клеймит не всех подряд, а только своих коллег по перу. Зато клеймит за подлинное злодеяние: когда он жил ещё в России, то они его не допускали разрабатывать ленинскую тему, а он развить бы образ Ленина мог более талантливо и глубоко. Ну, после этого о нём, казалось бы, уже не стоит говорить серьёзно, только он всё время пишет нечто пылкое, ругая упомянутого Изю и обучая его жить. А главный тезис тот же: никакой позорной мягкости, вперёд и до победного конца! А слова и оскорбления, которые при этом он употребляет, не могу здесь привести даже я, любитель вольной лексики. Естественно, этот учитель жизни проживает в Германии, так что ему и карты в руки в смысле понимания ничтожных Изиных проблем.
Есть ещё одна забавная идея о причинах нашей самонеприязни. Мы, дескать, такую подсознательную чувствуем семейственность в отношениях друг к другу, что не можем мы не быть пристрастны, а уж как мы осудительны по отношению к любой родне - известно каждому. Я бы не скидывал эту идею со счетов, хотя она мне кажется чуть смешноватой. Но тут, в Израиле - я к ней вернулся уже с меньшим недоверием. Мы все тут чувствуем себя, как дома, а к домашним всех мастей - известно требовательное и безжалостное отношение. Как и в целом - требовательность и придирчивость к естественному (и родному) месту обитания.
О, как неистовствуем мы, живя в Израиле! За что мы его только не поносим! Как-то неохота и перечислять. Одну только историю я непременно расскажу - о дьявольской бездушности страны, где мы так обречёно прозябаем. Жил некий средних лет еврей в России где-то. Заболели почки. Сразу обе. И врачи сказали сразу: делать операцию бессмысленно, вы безнадёжны, жить осталось месяц или два. И от отчаяния (только от него) еврей этот приехал умирать в Израиль. Многие к нам приезжают, заболев. Израиль в этом смысле превратился в некий госпиталь, куда берут безоговорочно и невозбранно и немедля лечат. Многие после того и уезжают. На здоровье, можно лишь гордиться пропускной способностью и сумасшедшим гуманизмом этой клиники, имеющей полным-полно других забот. Но я отвлёкся. Осмотрели человека местные врачи, и покачали головами, и назначили, конечно, пенсию, поскольку - полный инвалид, ни о каком труде не может быть и речи. Получал он пенсию, пока что вовсе не собирался умирать, а вскоре лёг на операцию - врачи решили, что в таком безвыходном и очевидном случае имеет смысл рискнуть. И полностью вернули человека к жизни. Полностью буквально, встал из-под ножа совершенно здоровый человек. И в связи с этим через год, когда настало время подтвердить инвалидность, её не подтвердили, и его лишили пенсии. Какой тут шум поднялся и какие жалобы на медицинскую бездушность! Я, эту историю услышав, решил провести собственный психологический эксперимент. Я принялся везде её рассказывать. Почти до самого конца меня выслушивали нехотя, вполуха, ибо разговорное пространство сильно тут насыщено рассказами о том, как жизнь вернули, но едва только текли
– Какие сволочи!
Однако же, с чего я так раскукарекался? Ведь никого ни в чём ни убедить я не хочу, и порицать я никого не собираюсь - так, беседую. Но у меня в блокноте давнем некий эпизод записан, тут он будет кстати. У меня помечено, что дело было в Харькове когда-то (Ходосу - мой пламенный привет). Ехала в автобусе большая группа старших школьников, а с ними почти столь же юный их руководитель. Явное, как говорилось так недавно, лицо еврейской национальности. Школьники галдели, спорили, вопили, их вожатый тихо их пытался урезонить, но напрасно. Вдруг он громко выговорил:
– Слушайте!
От неожиданности наступила тишина, и, в эту звуковую щель просунувшись, вожатый им сказал:
– Вы себя ведёте, как болтливые попугаи и упрямые ослы! Молчание ещё слегка продлилось, а вожатый улыбнулся и сказал:
– Я дал намёк!
Неизбежность странных сюжетов
Везде полным-полно людей, самозабвенно и наивно полагающих, что им понятно, как устроен этот мир с его причинно-следственными связями. Наука изо всех сил помогает им удерживать эту спасительную для душевного спокойствия иллюзию. Однако же, есть области такого полного незнания нашего, что когда оттуда доносятся какие-то слабо достоверные вести, мы предпочитаем снисходительно пожать плечами, буркнуть что-либо пренебрежительное и продолжать наше спокойное существование. Хотел бы я относиться к числу этого счастливого большинства, но что-то мне мешает, постоянно о себе напоминая. Это странное недомогание присуще было мне, по всей видимости, с раннего возраста - во всяком случае, подростком будучи, я почему-то доверял не сразу неопровержимым, например, законам физики. Так помню до сих пор, как в шестом классе просто засмеялся, когда нам преподали первый закон Ньютона - об инерции, как помнят все. Детали я уже забыл, но мой приятель так меня тогда подначил, что я решил проверить существование этого закона и на спор прыгнул из трамвая на ходу против движения. По счастью, это было недалеко уже от остановки, и трамвай замедлил ход. А может быть, я просто трусил спрыгнуть раньше - не суть важно. Только с дикой силой понесло меня по воздуху и врезало сперва в огромную тётку, а потом в кого-то рядом. Это и спасло меня от покалеченья, но от милиции нисколько не спасло. Туда были немедленно вызваны родители, и так диковинно выглядело это хулиганство, что меня отдали им даже без штрафа. Этот эпизод запомнился мне на всю последующую жизнь, потому что в тот вечер отец жестоко высек меня. Задним числом я понимаю, что он бил меня, избывая собственный скорее страх, чем в целях воспитания - на дворе стоял пятидесятый год, и евреям не рекомендовалось в эту пору даже и высовываться из трамвая, а тут нате. Много позже (уже начал я писать научно-популярные статьи и книги) я накинулся со страстью и вожделением на любые сведения о телепатии, телекинезе и всём прочем, что прокалывало тонкий шатёр определённости и понимания мира. Очень было трудно что-нибудь прочесть об этих чудесах, сегодня молодым распахнута любая информация о мире, в том числе - и та, которая настолько противоречила марксистско-ленинской философии, что была просто изъята из обращения. Потом я к этому остыл, но ощущение, что прямо рядом с нами существует нечто непостижное, притом со всякими своими связями, законами и отношениями - чувство это так и не оставило меня. И я бываю счастлив, когда щекочущее ощущение загадочности мира постигает мою будничную жизнь. Бывает это, к сожалению, нечасто, не всегда со мной, но вспоминать такие случаи - душевная отрада в чистом виде. Я говорю о сбывающихся предсказаниях.
В начале шестидесятых это было. Я уже недели три торчал в командировке в Красноярске, когда вдруг узнал случайно, что через три дня отплывает вдоль по Енисею теплоход, на котором состоится конференция биологов и физиков из разных городов страны. Я кинулся звонить в журнал "Знание сила", мне прислали бумажку, что я - их автор, и в институте биофизики меня охотно занесли в состав участников, поскольку больше журналистов не было. И оставалось только как-то всё уладить с командировкой от моей наладочной конторы - надо было оправдание того, что я на десять дней исчезну. По совету и наводке местного приятеля поплёлся я к его знакомому - врачу, которому всё честно изложил. А мы с этим врачом ещё недавно вместе пили, разговор был прост и доверителен. Врач думал с полминуты и сказал:
– Я дам вам справку, что у вас тяжелое сотрясение мозга, а число поставлю - пятый день вашего отъезда. Первые дни вас никто не хватится, а дальше - справка.
И добавил почему-то:
– Она вам наверняка пригодится.
Я его слова так понял, что она мне пригодится как отмазка, и ушёл, большую выпивку по возвращении пообещав.
И плыл я, плыл, отменный трёп на палубе и по каютам шёл во время перерывов, а на заседания ходить мне было ни к чему, я ничего не понимал. И начисто забыл я о своей инженерной командировке, наслаждаясь видами тайги и болтовнёй. На пятый или на шестой день такого дивного путешествия мы где-то стали на причал часа на два, погода тёплая была не по-сибирски, все купались, молодые с невысокого мостка на берегу прыгали в воду. Я на них смотрел, стоя на средней палубе нашего теплохода. А когда решил купнуться тоже, то с неё вниз головой и прыгнул. Если бы я это сделал, стоя на верхней палубе (а запросто ведь мог), то никакая уже справка мне была бы не нужна. Потому что аккуратно головой я врезался в здоровый донный камень, который сверху я в песке не разглядел. Меня тошнило, гулом боли надрывалась голова, кровь унялась довольно быстро, но корабельный врач посоветовал мне день поваляться, не двигаясь - очевидное, сказал он, вульгарное сотрясение мозга. Справка моя была помечена этим числом.