Книга странствий
Шрифт:
А его так же продолжали обносить едой, и от восторгов власти и могущества остались лишь мучительные воспоминания. Вся гамма отрицательных эмоций была, вероятно, проиграна на несложной психике этого несчастного подопытного обезьяна.
Зевс запечалился и затосковал. Он уже не знал теперь, какие и когда последуют новые унизительные напасти. Но покорное их ожидание стало явным спутником его угрюмого и вялого существования. Куда-то подевались его былые общительность, весёлость и величавость. А былая смекалка! Он выполнял теперь заученное кое-как, лишь бы отделаться, стал часто путаться и вообще не реагировать, часами апатично и угрюмо просиживал в углу, стараясь не смотреть на мир, чтобы не видеть, что там происходит. У человека это состояние назвали бы депрессией, притом глубокой и опасной.
А приборы беспристрастно зафиксировали: явно предынфарктное
Но эксперимент продолжался: Зевса пожалели. Для начала ему вернули Богему (о, как быстро она была прощена!) и обоих подсадили в стаю. Двумя ударами Зевс поставил на место карьериста-недоумка, вздумавшего властвовать вместо него, от радостного волнения съел тройную порцию еды (стая почтительно толпилась вокруг) и полностью выздоровел.
Забавно вспомнить в этом месте Аристотеля, ещё когда сказавшего, что, изменяя место жительства, человек неизбежно теряет в трёх вещах: в деньгах, в здоровье и в престиже. Как-то очевидно стало мне из наблюдений за уехавшими из России, как здоровье связано с былым престижем (а опыт, только что описанный, - он лишь модель явления), однако те же ощущения присущи нынче и тем, кто остался в России, изменившейся настолько, что живут они теперь в совсем иной стране. Мне лень и ни к чему подробней размышлять об этом письменно (те, кто прочёл, - поймут), но с той поры ужасно тянет меня в каждом случае, где хочется понять, - найти модель и посмотреть на ней, что происходит и творится.
Российскую модель мне даже не пришлось искать - она сама всплывала в памяти - я ведь из лагеря освобождён был очень уж недавно. Я лет несколько тому назад эту модель подробно описал в книге воспоминаний, только так она упрочилась за это время, что я её припомню снова.
Представьте себе огромный исправительно-трудовой лагерь. В нём есть жилая зона с множеством бараков, есть непременная промышленная зона (труд исправляет), есть посёлок, где живёт надзорсостав, а также всяческие караулки, склады и казармы. Есть ещё барак усиленного режима (карцер или штрафной изолятор), всё окружено колючей проволокой и проволокой с током, а вокруг - вышки с автоматчиками. Внутри течёт установившаяся, донельзя тяжёлая и унизительная рабская жизнь. Древнее еврейское проклятие: чтобы вы были рабами у рабов -здесь ощущается во всей его кошмарности и полноте. И вдруг в один прекрасный день, построив зэков на плацу, начальник лагеря объявляет полную свободу. Часовые сходят с вышек, исчезают свирепые охранные овчарки, весь надзорсостав (такие же овчарки, но двуногие) закуривает и приветливо смеётся. Зэки все - в растерянности и смятении. Они сбиваются в группы, галдят и спорят, недоумевают и прикидывают, как им жить. Когда они в себя слегка приходят, то вокруг кипит уже другая жизнь. Первыми, естественно, сориентировались те, кто их охранял, и конечно же уголовная шобла. Уже продукты все со склада разворованы и спрятаны, уже промышленная зона разворошена сполна, и всё, что стоит хоть немного, продано в соседние деревни - те охотно покупают, ибо краденое дёшево. А в бывшем карцере - уже открыта типография большой газеты "На свободе с чистой совестью". А выпускает её бывший надзиратель карцера, ещё вчера садист и зверь, а ныне - эссеист, мыслитель и борец за права человека. В бывшем караульном помещении -роскошная гостиница для любопытствующих приезжих и возможных покупателей остатков лагерного добра. Казарма (где сейчас перешивают уворованную зэковскую одежду) - личное владение бывшего её коменданта, он первым догадался переписать строение на своё имя. И то же самое - со всеми остальными зданиями зоны. Оружия на зоне было столько, что его частично продают соседям, а частично сберегают, ибо устрашённые соседи поставляют в зону продовольствие - чтобы от голода оружие не пустили в ход, а кроме того - это естественная гуманитарная помощь растерянному населению. Еда привозится на лагерных машинах, а в чьих руках весь транспорт догадаться нетрудно.
Уголовные паханы запросто сговорились с начальником гаража (у того жена и маленькая дочь, он согласился сразу), так что всё оформлено на трудовой коллектив. А все шестёрки уголовные и прихлебательская шелупонь из уголовников помельче - все в охране и опять же от сторожевых псов ничем не отличаются (разве что галстуками, когда едут в соседние деревни). Среди них
Вот именно такое и случилось на необозримых просторах бывшего лагеря мира, социализма и труда. Только теперь пора напомнить, что на лагерном (отменно точном) языке огромная прослойка зэков тихих, работящих и совсем не криминальных так и называлась - мужики. И фраера-интеллигенты состояли в той же категории. Естественно, что все они (врачи, преподаватели, инженеры, учёные, рабочие и все-все-все) - в растерянности полной, на акулью хватку паханов и бывших надзирателей смотрят с ужасом, и так обидно им от бессилия и нищеты, что даже обуревает их порой тоска по канувшему упорядоченному лагерю. Тем более, что сил и сметки для добычи пропитания надо теперь гораздо больше: нет былой казённой пайки. Трудно потому ещё, что обрела свободу вся хищная тварь. А так как во множестве людей эта хищная тварь опасливо таилась, то теперь наглядно выявился их действительный душевный облик. Естественно, что прежде прочих этот облик выявился у вчерашних сторожевых собак империи, но то же самое нарисовалось вдруг и у начальственных овец, не считая всяческих баранов - а вчера лишь обходились голой травкой. Ввиду обилия огнестрельного оружия разборки их при дележе добычи - смертоубийственны, и фраерам такое вовсе недоступно.
Тут вы можете меня спросить: а почему же вышеупомянутые слои населения оказались инвалидно неспособны к вольной жизни? И мне кажется, что на такой вопрос ответ имеется.
Лет тридцать назад американский исследователь Селигман после многих опытов на животных и с людьми обнаружил удивительное свойство организма. Он назвал его - обученной беспомощностью. Если крыс подвергать какое-то время ударам электрического тока при полной для них невозможности избавиться от этих ударов, то животные впадают в пассивное состояние и перестают искать спасение от непостижной стихии. Если после этого поместить их в условия, где найти спасение от ударов током возможно, то они его уже не ищут. Людям в таких опытах давали заведомо нерешаемые задачи, и через некоторое время они стали с трудом, намного хуже, чем ранее, справляться и с задачами, имеющими решение. Опыты постепенно усложнялись, и нарисовалась вот какая несомненная картина: живое существо отвечает на безвыходную ситуацию пассивностью, апатией, исчезновением всякой инициативы.
В этих опытах, по-моему, - существенное объяснение психологической инвалидности самых симпатичных слоев советского населения. То рабство, в котором все мы жили, порождало дикое психологическое иждивенчество: нам лишь давали всё не обходимое - пайку, жильё, путёвки, мелкие подачки, случайные льготы. А любая инициатива - или уходила, как вода в песок, или каралась. Длилось это - долгие года, и точные слова - обученная беспомощность - обернулись полной неприспособленностью нашей к воздуху свободного предпринимательства. Как у тех, кто оказался за границей, так и у тех, кто очутился в совершенно изменившейся России. И тут любые комментарии излишни, так точна предложенная Селигманом модель.
С невероятной прозорливостью когда-то Герцен написал: "Как ни странно, но опыт показал, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы".
А светлые штрихи, достоинства и перспективы новой для России жизни я перечислять не собираюсь, хотя их - я говорю это уверенно - гораздо, несравненно больше. Потому что это всё-таки свобода, лучшего для человека состояния и сам Творец не сочинил, а значит - образуется и жизнь. А то, что не при нашем поколении, так в этом есть и справедливость: больно много мы и лет, и сил (про ум и душу тоже не забудьте) положили на укрепление проволоки, на улучшение сигнализации, постройку вышек и различных караулок в этом лагере. Не говоря уже о той туфте-лапше, что вешали нам на уши всякие замы по культурно-воспитательной работе (а многие из нас по этой части и кормились).
Когда я волю и права благословляю, что пришли в конце концов в Россию, вспоминаю я Загорскую тюрьму - первую тюрьму в моей жизни. Заведя весь наш этап в большую комнату, велели нам раздеться догола и принялись осматривать, заглядывая даже в те места, куда по доброй воле не заглянешь. А потом по очереди стригли наголо. Я, свежий фраер, к табуретке подойдя, сказал парикмахеру-зэку, что я пока под следствием, ещё не осуждён, а стричь наголо подследственных он права не имеет. Парикмахер нисколько не удивился и сказал негромко: