Книга странствий
Шрифт:
– Неужели я настолько пьян, - громко и весело сказал этот мужчина, что вижу живого Губермана?
И направился ко мне сквозь раздвигающихся людей. Вся их компания плелась теперь за ним. Покуда они шли три метра, разделяющие нас, мои приятели успели мне шепнуть, что это вице-губернатор края, имя, отчество и фамилию назвали тоже, только я оглашать их не хочу, и пусть, к примеру, будет он Борис Петрович.
В метре от меня он спросил, не я ли пишу четверостишия-гарики, я молча кивнул, а он уже приблизился ко мне вплотную, дохнул коньячным ароматом и сказал:
– Давай на ты. Ты что здесь делаешь?
–
– Хочу лететь в Москву.
– Хули тебе там делать?
– скорее утвердительно, чем вопросительно сказал вице-губернатор.
– Давай сейчас поедем лучше в тайгу околачивать кедровые шишки. Ты когда-нибудь с кедра шишки собирал?
– Нет, никогда, - ответил я честно.
– Только надо мне в Москву, у меня там концерт сегодня.
– Что же ты тут стоишь?
– удивился он.
– Улететь не могу, - ответил я.
– Ты что же, сам не видишь, что тут делается?
– Как это не можешь?
– снова удивился он.
– Дарья Михайловна, - он обращался к немолодой женщине, протиравшейся сквозь толпу, - оформи господину Губерману билет, но принеси его туда ко мне, а мы пока проводим человека честь по чести.
Мы оказались в большом зале, что когда-то назывался депутатским. Вдоль одной из стен стоял бар с немыслимым количеством напитков.
– Вы меня, ребята, извините, - сказал вице-губернатор, - выпивайте тут немножко, что хотите, я через минут десять освобожусь, я вон видите, принимаю делегацию английского королевского флота.
И двинулся в направлении соседнего - мы только что увидели его большого зала, откуда доносился лёгкий и нестройный шум многолюдной пьянки. Я вдруг ощутил бессонную ночь (надеялся отоспаться в самолёте) и всю диковинность происходящего со мной. В голове у меня было чисто, пусто и весело.
– Боря, - неожиданно для самого себя окликнул я вице-губернатора, он обернулся, - Боря, гони этих англичан к ебене матери, они ведь полтора века назад уже пытались захватить эти края - не помнишь разве - в Крымскую войну!
Боря восхищённо крутанул головой:
– А правда! Сейчас Мишке расскажу.
Мишка обозначился чуть позже, а покуда нам уже несли большой поднос с коньяком, пивом и орешками. По-моему, спутники мои ощущали то же лёгкое безумие, что и я. Мы пили молча, но со значением и победительно чокнулись. А через десять минут из зала вышла и направилась к дверям на лётное поле ровная струйка вдребезги пьяных, но ослепительно подтянутых и прямо шедших английских офицеров. Они несли себя, как вазы, боящиеся расплескаться. Следом шёл наш друг и покровитель, успевший одобрительно и обещающе нам подмигнуть. Через распахнутую дверь мы видели, как убирают со стола посуду и приносят новые тарелки и салатницы. Он возвратился и приветливо сделал нам у двери приглашающий жест. Тут я увидел человек тридцать российских морских офицеров тоже в парадной форме. В отличие от своих английских коллег они уже полностью утратили выправку. Мой покровитель громко произнёс про меня нечто столь комплиментарное, что я это никак не в силах воспроизвести, офицеры реагировали полным безразличием. Один только, желая соблюсти декорум, сказал, что читывал мои афоризмы, но не помнит, где именно (я в жизни не писал афоризмов), и мы уже почти направились к отдельному столу в углу, когда Борис воскликнул вдруг:
– Миша, Миша, иди сюда, ведь это Игорь мне напомнил про ту войну!
И подошёл к нам - чтоб рука моя отсохла, если вру - невысокий бледный человек с погонами адмирала. Больших звёзд у него было две, такое я впервые видел близко.
– Познакомьтесь, - запросто сказал мой вице-губернатор, -это начальник штаба (или кто-то ещё, не поручусь) нашего Тихоокеанского флота.
Мы пожали друг другу руки, в голове моей всё плыло и гуляло - как от ситуации, так и от количества уже принятого коньяка. Только этим объясняю я свой хамски разухабистый вопрос (я сам его услышал с ужасом), адресованный вице-губернатору:
– А что же он у тебя такой бледный?
Адмирал молча зыркнул на меня спокойными глазами, и я понял, что будь здесь палуба, верёвка и мачта, больше я бы никогда и никого не смог бы ни о чём спросить. А покровитель мой, ничуть не удивившись, бодро и незамедлительно сказал:
– Так ведь семнадцать лет в атомной подводной лодке просидел!
Мы направлялись уже в угол, адмирал отошёл, не проронив ни единого слова. Нет, успел я подумать, не буду я на всякий случай плавать в ближайшие годы на кораблях Тихоокеанского флота.
Наш получасовой дальнейший разговор был так сумбурен (и коньяк нам снова принесли), что я могу передать лишь впечатление. Оно так меня тогда поразило, что я тихо протрезвел. Со мной распахнуто и дружелюбно говорил человек, типаж которого мне был отменно знаком и памятен по лагерю и ссылке. Он был умён и явно энергичен, имел какое-то высшее образование, замашкой лидера пахло от него за версту, и мог он запросто, вполне по праву чем-нибудь на уровне огромной стройки или большой конторы замечательно руководить. Я видел, слышал, ощущал знакомый мне и ранее по инженерству, а потом - по лагерю и ссылке - тип разбитного, приблатнённого и многоопытного советского прораба. Из несвязной, скачущей и полупьяной беседы нашей вырисовывались и его проблемы - все они такого же характера и уровня были: тот подвёл, а этот падла, там украли, здесь не довезли и обманули, верить никому нельзя и не на кого положиться - все гребут, хватают и копают под себя. Я протрезвел уже и чисто лагерной решил его проверить шуткой:
– Хочешь, - я его спросил, - сейчас я, Боря, хоть я и приезжий иностранец, все твои проблемы одной фразой обрисую?
– Откуда тебе их понять, - он отмахнулся, но мальчишеское любопытство взяло верх.
– Давай, попробуй.
А впрочем, нет, не с лагеря, ещё со времени, когда я был как раз таким прорабом, знал я эту шутку.
– Вся твоя проблема, милый Боря, - сказал я медленно и плавно, - она в том, что все тебя ебут, а тебе - некого.
– В самую десятку!
– с сокрушением обрадовался государственный деятель.
– Давай за это выпьем!
И проводил меня на самолёт.
Я хорошо его запомнил и спустя два года (или три), впервые увидав и услыхав по телевизору стремительно взлетающего к власти Путина, я вздрогнул от немыслимой похожести их типажа. И даже блёстки уголовной фени в устной речи были у них чуть ли не одни и те же. Конечно, Путин явно был гораздо более обтёсан и столичен, только ведь у глаз, у мимики, у слов - есть излучение, которое никак нельзя подделать (для себя я называю это запахом, поскольку слова точного не знаю, а понятие ауры сложней, чем то, о чём я говорю).