Книга странствий
Шрифт:
Забавно мне, что в те же годы, когда я писал эти стишки, не веря, что такое счастье как свобода - может наступить даже в России, были поэты, заклинавшие Бога (и православного, и Бога вообще), чтоб ничего не изменилось. Ужасно интересно вспоминать сегодня один трогательный стих того времени достославного Станислава Куняева:
От объятий швейцарского банка, что мечтает зажать нас в горсти, ты спаси нас, родная Лубянка, больше нас никому не спасти.Я теперь часто читаю этот стих на выступлениях, и мне со сцены ясно видно, что не только смех высветляет лица зрителей, но и какая-то тёплая ностальгическая дымка - так, наверно, запах костра влияет на все чувства бывшего заядлого туриста. Очень пахнет нашим прошлым этот стих, а в любом минувшем совершенно независимо от его качества содержится неуловимая приятность. Я же лично - вспоминаю сразу чьё-то дивное двустишие по поводу как раз этого стиха:
Вчера читал Куняева мнеИ общий смех сдувает эту тёплую волну приятства.
Ужасно глупо, разумеется, начинять собственную книжку чужими стихами, но придётся мне украсить эту главу гениальным (иного слова нет, и потому обидно мне вдвойне) четверостишием о том же времени поэта Фомичева (а если спутал я фамилию, прошу прощения, не записал). Думаю, что от такого четверостишия не отказался бы и Тютчев, хотя побрезговал бы его писать.
Пустеет в поле борозда, наглеет в городе делец, желтеет красная звезда, у ней растёт шестой конец.Уже пятнадцать с лишком лет прошло с поры, как я писал стишки, приведенные тут в начале, но странная и грустная созвучность этих виршей дню сегодняшнему (если я не ошибаюсь, разумеется) заставила меня, презревши лень, восстановить и некую давным-давно написанную мной поэму. Когда явился на российском небосводе новый, явно долгоиграющий президент, я вспомнил вдруг, что я уже некогда пытался описать чувства, что возникли ныне в моей пустой (и потому отзывчивой для современности) голове. А так как я в те годы писал только о евреях, то поэма эта даже и названием своим (точней двумя) привязана к любимой мною русской литературе.
СКАЗКА О ЦАРЕ НАТАНЕ, или БЕДНЫЙ ВСАДНИК
Посвящается актёрам Всероссийского Гастрольно-концертного Объединения (ВГКО)
Где море лижет горы, невидимый врагам возрос огромный город, прижатый к берегам. Дома из камня белого о прочности поют, мужчины сделки делают, а женщины - уют. Снабженцы с сигаретами толпятся на трамвай, висят листы с декретами: "Купив - перепродай!" Сопят младенцы в садике, раввины спят в метро, сидят седые цадики в справочных бюро. Бесплатные советы желающим дают, петраркины сонеты страдающим поют. На стыке главных улиц в неоновом огне сидит верховный Пуриц на вздыбленном коне. Всеобщим, тайным, равным любить и устрашать он выбран самым главным, чтоб город украшать. Но полон день заботами, справляться нелегко, и всадником работает актёр ВГКО. По лысине и гриму стекает мелкий дождь... Спешат евреи мимо, сидит промокший вождь. А из окошка рядом пылает нервный свет: за каменной оградой галдит Большой Совет.* * *
Встал Натан, высок и плотен: – Если партия не против, я бы съездил за границу, где коктейли и девицы. Чтобы связи нам расширить, буду пить и дебоширить. А по Франции, как мушки, сонно бродят потаскушки, и летят, как комары, сутенёры и воры. Знак любви и знак доверия, даст мне деньги бухгалтерия, где сидит Иван-царевич, а по матери - Гуревич. Шевелит Совет усами: бардаками славен запад, соберём налоги сами, отдыхай, наш вождь и папа. Пусть летит! Лететь не ехать! Нарастает шум и гам, рикошетом плещет эхо по окрестным берегам. Мимо кромки океана самолёт везёт Натана, а внизу на площади сидит актёр на лошади...* * *
Но проснулся в час рассвета Клары Цеткин дряхлый внук, непременный член Совета анархист Ефим Генук. Заглянул к жене в покои, стал чему-то рад, свой гормон легко настроил на бунтарский лад. Чёрным флагом развевая, вышел вон из дома...* * *
Революция (любая) начинается* * *
Стук стаканов, звон бокалов, отпущенье арестантам, ночью жёны генералов дезертируют к сержантам. Разбегаются солдаты, ходят пить и ночевать, и темны военкоматы, стало некем воевать. В унитазе (дверь направо) тонет План Мероприятий, всё светлее быт и нравы, всё угрюмей обыватель. Щели трещин вдоль по стенам, ждут поливки баобабы, но разрушена система и не трудятся арабы. И с оглядкой, воровато говорят среди народа, что печалями чревата чересчурная свобода. Так что гул аэроплана всё желаннее и ближе... Самолёт везёт Натана, похудевшего в Париже. И восторги исторгая, ликованье в горле комом... Революция (любая) завершается погромом. Бьют Трибунера и Пульта, горлопанов-трепачей, бьют Инфаркта и Инсульта (все болезни - от врачей). В клочьях пуха ветер свищет, каждый прячется в дому, лишь Шерлок-Алейхем (сыщик) выясняет, что к чему. Знает: в битвах за Коня, там, где трудно дышится, дым возможен без огня, нет огня без Дымшица. Власть летит в автомобиле, выступать имея страсть:* * *
– Вы актёра истребили, а в Натана - не попасть! Не попасть веков вовеки, ваш мятеж - самообман, ибо в каждом человеке дремлет собственный Натан. Он аморфен и кристален, он во всех, и каждый - с ним, он, как мысль, материален и, как тень, неуловим. Разберитесь, осознайте, затвердите как урок, приходите, примыкайте, зачисляйтесь на паёк...* * *
Вот и всё. Развязку драме понемногу ищут люди, ищут цадики и сами кто в бутылке, кто в Талмуде. Все пошли служить послушно, добывая детям хлеба, прикупая всё, что нужно, в мавзолеях ширпотреба. И сидит Натан сурово... Жить привычно и легко... Говорят, под гримом снова спит актёр ВГКО.Часть V. ТРОЕ В ОДНОМ ВЕКЕ
Что наша жизнь?
"Игра", - ответит любой, кто слышал знаменитую арию, а кто её не слышал, всё равно ответит то же самое. И будут правы. Только до какой степени наша жизнь - игра, навряд ли они могут себе даже представить. Сегодня это более всех понимают учёные, которые исследуют устройство и работу мозга.
На моём столе лежит книга, изданная в 1990 году в серии "Классики мировой науки". Это труды великого российского учёного Николая Александровича Бернштейна. В послесловии академически сдержанно говорится, что его работы - "оказали большое влияние на развитие физиологии, психологии, биологии, кибернетики, философии естествознания". Не слабо, правда же? Лет пять назад в Америке и Германии прошли большие международные конференции в честь столетия этого учёного. Уже несколько научных книг и несчётное количество статей посвящено его идеям. На обеих этих конференциях был его ученик, которого молодые учёные издали оглядывали с почтительным изумлением, довольно различимо шепча друг другу: "Он знал его при жизни, это фантастика!" Только Россия, похоже, всё ещё не может осознать, что в ней родился и жил загнанный и непризнанный при жизни гений, идеи которого уже давно проходят во всех университетах мира как классические.