Книга теней
Шрифт:
– Его нет дома. Что-нибудь передать?
Что ж тут передашь…
– Нет, спасибо. А когда вернется, Вы не знаете?
– Я этого никогда не знаю, – весело сказали там. Вы можете оставить свой телефон.
– У меня нет телефона. – «Не обманешь-не-проживешь-гм…» – Я позвоню сама. Позднее. Спасибо.
Надела пальто, – красивая-все-таки-шаль-молодец-Юра-Пузырев-улица-Юных-ленинцев-и-проч., шагнула под снег: холодно, сыро. Между прочим, худо-бедно сдала экзамен, можно поздравления принимать и кутить. Кутить пойдем в кафе «Мороженое», там и накрасимся: в ту-а-ле-те.
Вот так, значит. Ну что ж: очхорошо.
И красивая-прекрасивая Эвридика, забыв обо всем, вошла в зал. Сколько людей, оказывается, ест мороженое в январе, удивительное дело, а вон и наш молодой человек – и надо бы нам еще раз ему понравиться, тем более, что мы нынче в шали. Зачем он все-таки здесь работает, в этом кафе? Как-то оно несерьезно… хотя, конечно, ему решать, я-то тут при чем, мое дело – нравиться.
– Здравствуйте: маленький двойной, пожалуйста, – и улыбнемся. А в очереди за ней никого нет, и молодой человек тщательно варит маленький-двойной, от смущения повернувшись спиной к Эвридике, между тем как ему спиной кофе варить неудобно. Эх-ма!.. Надо что-то менять в жизни, давно уже надо что-то менять: очень тоскливая жизнь.
Кофе сварен и протянут.
– Спасибо. Вам, простите, сколько лет?
– Двадцать, – с трепетом в голосе. А самому, конечно, восемнадцать, если не меньше. Сразу после десятого класса варит человек кофе. И в ус себе не дует.
– А мне двадцать два. – Эвридика кисло улыбнулась. – Вас как зовут? – С ним можно не заикаться: все равно что с детьми.
– Александр. (Хм… царское имя).
– Очень приятно. Галя.
– Га-аля?
– Галя. – Она попробовала кофе: кофе, видимо, тройной. – Что-нибудь не так?
– Да нет… Только мне казалось, что у Вас должно быть какое-то очень… очень необычное имя. – И – спеша исправиться: – Но и Галя – очень хорошо.
– Спасибо. – Эвридика опять улыбнулась, теперь веселее. – А знаете что, Александр… Я вот подумала, почему бы Вам не предложить мне выйти за Вас замуж?
– С Вас двадцать четыре копейки. Если больше ничего не берете. – И стал прилавок вытирать: дитя дитем.
– Тут двадцать пять. – И, подмигнув ему: – Сдачу оставьте себе, богатым будете.
За столиком – мама с ребенком: сюда и сядем.
– Тетя пришла.
– Ешь спокойно!
Ну вот, села, называется… Но сесть ведь больше некуда. Впрочем, ребенок ест – спокойно, как велели, тетей больше не интересуется, мама смотрит ему в рот – красота. В окне все то же: январь. Бармен-или-как-его-там обиделся, чудак человек. Почему его на эту работу приняли, он же профнепригоден, он же дитя – вроде вот… который с мамой и ест спокойно. Другой бы на его месте – вечерочек, телефончик, разговорчик… И было бы с ним все ясно: бармен он и есть бармен… простите, пожалуйста, я пошутила неудачно, настроение плохое, а вообще-то я замужем и у меня восемь детей: мать я героиня… и все такое. А тут – с Вас двадцать четыре копейки, и давай прилавок вытирать. Конфуз. Странно: нормальная человеческая реакция, э-ти-че-ски со-сто-я-тель-на-я. Притом что кругом все мерзко и мерзко. Надо будет подойти к нему: пусть не думает, что я серьезно. Как-то это даже принципиально важно, чтобы он так не думал.
Эвридика открыла сумку – неизвестно зачем. Ах, вот зачем: там жвачка португальская – отец принес откуда-то, сказал: жуй… смешной отец.
– На тебе, ребенок, жвачку португальскую.
Хороший все-таки ребенок: ест – спокойно, ручку протянул – ладошкой кверху, жвачку сразу маме отдал.
– Ой, спаси-ибо! – это мама, конечно. – Что надо сказать девушке? Ну!
– Ничего не надо сказать девушке, – подмигнула Эвридика ребенку, а ребенок ей подмигнул. Мама в это время спрятала жвачку к себе в карман: сама она, что ли, ее сжует?
– До свиданья, – Эвридика щедро улыбнулась обоим, быстро подошла к стойке, облокотилась на нее. Александр взглянул исподлобья. – Вы не огорчайтесь, что так по-дурацки получилось: на самом деле я немножко лучше, чем кажусь. – И пошла к выходу. Обернулась: Александр улыбался во все лицо и махал рукой – дескать, еще приходите, всегда приходите… Дитя дитем. Надо было и ему жвачку, да больше нет. Привет, Александр, который-абсолютно-не-интересует-меня! Пока.
Статский – вот кто интересует меня. Эвридика шла по улице и опять думала о Статском; опять – это потому, что она о Статском теперь уже часто думала. Очень хороший Статский: никакой. Замечательно, когда никакой – просто нормальный, милый, грустный немножко. На факультете его не видно… может, он вообще с другого факультета. Нет, вряд ли с другого: он гуманитарный очень. В свитерке каком-то смешном, волосы в разные стороны, шарф длиннющий. Плохо, что я ни с кем никогда не знакомлюсь, – она усмехнулась: вот с «Александром» только бес попутал! – а то был бы круг какой-нибудь общий… Послушай-а-ты-Статского-не-знаешь? – Статского?-конечно-знаю-он-сегодня-ко-мне-придет-ты-ведь-тоже-обещала? – Обещала-приду-обязательно! Так ведь и бывает у нормальных людей. Но для этого надо как минимум считаться нормальным человеком. Каковым я не считаюсь. И поделом мне. А вообще-то со Статским лучше не знакомиться. Эвридика опять усмехнулась: иметь-и-потерять или ждать-и-не-дождаться… Женитьба Бальзаминова. Не надо знакомиться со Статским: пусть так и остается – молодой человек из «Грустного вальса», и все. Романтический, извините за выражение, образ.
Она опять оказалась около университета: глупо как… Попробовать еще раз позвонить? Достала две копейки, набрала номер, состоящий почти из одних восьмерок.
– Да-а. (– Значит вернулся? Ну, что ж…)
– Здравствуйте. С Вами г-г-говорит Эвридика.
– Я понял. Добрый день, чем могу служить?
– Служить?.. Ну да. Я д-д-должна… я д-должна п-п-попросить Вас…
– Не нервничайте, Эвридика, что Вы?
– Я, видите ли, д-думала – много. Я ходила по улицам и д-думала обо всем. Я твердо решила, я т-т-т… т… т-т-т…
– Твердо решила, Вы хотите сказать. Послушайте, Эвридика, давайте Вы сначала успокоитесь, а потом позвоните…
– Я с-спокойна, к-как к-каменный столб. Я твердо решила просить Вас об одном одолжении. П-пожалуйста, убейте меня уже.
– Вы с ума сошли! Эвридика. Я не хочу продолжать этого разговора!
– П-п… п-о… подождите, я… я ведь знаю, что Вы м-можете убить, что в н-некотором смысле это даже Ваша профессия. В-вп-впрочем, мое д-дело сторона – я не берусь с-судить и не за этим звоню. Мне надоело все – мое имя, мое заикание, моя скрипка, моя шаль с японскими цветами!
Некоторое время абонент молчал.
– У Вас истерика – и Вы… Вы уже не первый раз звоните в таком состоянии, Эвридика. Скоро я, кажется, начну сожалеть о том, что поставил Вас в известность о некоторых вещах…
– И т-т-тогда, – охотно подхватила Эвридика, – т-тогда же Вы все равно меня убьете… ведь рано или поздно Вы д-должны меня убить, я же п-п-понимаю, не д-дурочка совсем… И, к-кроме т-т-того, Вы д-действительно п-поступили опрометчиво, к-когда рассказали мне, Вы вообще зря это сделали: я н-не гожусь для Вас, я все Вам испорчу.