Книга Звезд

Уотсон Йен

Но меня мучило любопытство, очень хотелось знать, что ему нужно. Мужчина вел себя дружелюбно, но и обожания в нем я тоже не ощутила.

— Как бывшая женщина-матрос, — сказал он, — ты должна находить жизнь в нашем городе вполне приемлемой, да? Столько каналов!

— О да, из меня получился бы прекрасный гондольер, ты не находишь? Я бы плавала по лагуне, перевозила артишоки и всякую всячину. Жаль, что я такая маленькая.

— Да, обидно, что здесь ты не можешь управлять парусами… Но постой, ты же никогда этого и не умела, верно? Ты жила на западном берегу вашей реки. Ты держалась от нее подальше, потому что в ней живет это существо, враг Божественного разума, а? Ведь

именно об этом ты рассказывала в церкви. Мы знаем, что старые привычки изживаются с трудом, поэтому здесь ты, естественно, держишься поближе к воде!

Ну надо же так влипнуть.

Парень засмеялся:

— Видишь ли, ты описала свой звездный дом как-то уж слишком вскользь. И не потому, что не умеешь рассказывать, вот уж нет! Все дело в том, что ты довольно плохо знаешь западный берег. К тому же, если говорить честно, рассказывая даже так сбивчиво, ты держалась куда более изысканно, чем можно ожидать от женщины, родившейся в таком ханжеском свинстве. А когда ты начала рассказывать о реке и судах на той стороне, у тебя загорелись глаза, хоть ты и притворялась невеждой. Поэтому я пошел за тобой из «Ла Салюте» и наблюдал, как ты смотришь на лодки, плавающие по Большому Каналу. Ты смотрела на них с восторгом — и вместе с тем с некоторым превосходством, словно раньше видела кое-что и получше и сама на них плавала. Но ты не беспокойся: кроме меня, тебя не видел никто.

— Что вы хотите?

— Все очень просто. Мне хотелось бы узнать о твоем настоящем мире. Мне хотелось бы узнать о твоей стороне реки — той стороне, где ты жила. У нас в Венеции появлялись херувимы-мальчики с восточного берега. Но они ничего не знают о тайнах реки. А херувима-женщины реки не было ни разу до сих пор, что очень странно.

Нет, это не было странно. Когда умирали женщины реки, они уходили в хранилище-Ка черного течения. Ничего не сказав, я посмотрела на мужчину.

Он сказал:

— Я и мои друзья внимательно наблюдаем за такими вещами. Мы делаем записи. Позволь мне предположить, не столько на основании недостаточных сведений, сколько — он постучал себя по носу, — на основании высшего инстинкта, что ты, вероятно, первая женщина реки, прибывшая на Землю.

— У вас богатая фантазия, мистер.

— Бернардино меня зовут.

Слышал ли он о нашей войне? Нет, конечно! Она закончилась совсем недавно. Херувимы направлялись к местам назначения, разбросанным по всей Земле; а Земля — большая планета, в миллион раз больше, чем берега нашей реки.

— Держу пари, — сказал Бернардино, — что ты женщина реки и скрываешь это. А зачем? Мы с друзьями с огромным интересом послушали бы про ваше течение, которое борется с Божественным разумом.

— А почему вам интересно слушать про то, что враждебно Божественному разуму?

— Ах, отдаю себя в твои руки! Возможно, возможно, потому, что я и мои друзья тоже враждебны Божественному разуму? Мы слышали о скверне в вашем мире. Мы умираем от желания, узнать об этом побольше.

— А вы никогда…«Не встречали раньше никого из оскверненного мира?» — собиралась я спросить. Но промолчала. Возможно, им уже приходилось встречать в церкви оскверненных херувимов; но хватило ли им уверенности обратиться к ним с вопросом? Вряд ли! Херувимы, которые прибыли на Землю из оскверненных миров, не стали бы распространяться о скверне у себя дома. А возможно, не слишком об этом и знали — их бы никто не стал посвящать в подобные вопросы.

Сколько миров, как сказал Червь, были оскверненными (как считал Божественный разум)? Полдюжины, наверное? Что до меня, то я еще ни разу не сталкивалась с Оскверненными из других миров, кроме моего, во время той незабываемой встречи!

Шесть миров (плюс один мой) — небольшое число. Значит, число Ка, достигших Земли из этих миров, должно быть куда меньше, чем из неоскверненных. В Идеме я не стремилась отыскать Оскверненных; возможно, зря… О да, действительно. Черная метка херувиму-секретному агенту, который оказался не слишком секретным! Теперь я находилась в Венеции, где херувимов было не слишком много. Не могла же я подходить к каждому херувиму в отеле, дарить ему цветок и говорить: «Слушай, а ты Оскверненный?» Единственный способ — это потратить все свободное время на то, чтобы ходить по церквам и прислушиваться к разговорам, надеясь услышать то, что нужно. Но мы, херувимы, как правило, не посещали «службы» друг друга. Уже в Идеме мы узнали друг о друге вполне достаточно. В Венеции умные херувимы в основном наслаждались своей земной жизнью.

Хм. Я стала злой.

Не спешите меня обвинять. Посмотрите, что получилось, когда я столкнулась с Оскверненными из моего мира. Оскверненные из других миров могли оказаться даже хуже.

— Есть хочется, — сказал Бернардино. — Может, ты тоже голодна? Можно пригласить тебя на обед?

— Я могу получить еду в любом месте и в любое время.

Он поцеловал кончики своих пальцев:

— Только не такую! И такого разговора тебе тоже нигде не услышать. — У него блеснули глаза. — Пошли, ты раскроешь заговор.

Стараясь ничем себя не выдать, я отправилась с Бернардино. Обещанный заговор мог дать мне возможность всадить весло в предстоящие события и как следует их перемешать.

Мы быстро пошли по узким полоскам суши к мосту Дель Академиа; оттуда к площади Сан-Марко. На ней не было никого, кроме нескольких старушек, которые кормили стаи птиц под названием «голуби». При нашем появлении примерно сотня «голубей», шумно хлопая крыльями, взвилась в воздух. Большинство птиц, сделав крутой вираж, сразу вернулось на землю, но несколько отделились от стаи и уселись на базилике, где четыре бронзовые лошади били копытами о небо. (Лошадь: представьте себе козу величиной с корову. Их используют, чтобы на них ездить, а также в спортивных состязаниях.) Может быть, двое или трое из этих «голубей» были глазами Божественного разума, механическими птицами…

Первые капли дождя упали на нас, когда мы быстро шли по набережной Дельи Скиавони. Где-то далеко над Лидо уже шел проливной дождь.

— Уже близко, маленькая леди, — успокоил меня Бернардино.

Мы свернули на Калле делле Рассе между двумя домами-близнецами «Ройял Даниели». Узкая улочка вывела нас на площадь Джакомо. Потом мы сбежали вниз еще по одной каллеи, когда тучи собрались вылить на нас потоки воды, ворвались в «Таверну Дожей». Когда мы перевели дух и отряхнулись, Бернардино повел меня вверх по лестнице в отдельную комнату.

Окно этой комнаты, выходящее на узкую калле, было плотно закрыто. Свет исходил от нескольких стеклянных бра, в каждом из которых горел крохотный огонек. На столе была расставлена стеклянная посуда и разложены столовые приборы, а накрахмаленная скатерть была белой как снег. Над буфетом висел гобелен с изображением сцены из какого-то старинного сражения, в котором бились люди в доспехах, многие на лошадях. Я вспомнила гобелен, который видела в каюте одной известной шхуны в Сверкающем Потоке, так далеко и так давно. Возле буфета, весело болтая, стояли трое мужчин и две женщины; когда мы вошли, они сразу смолкли. Это было тайное совещание совершенно иного рода. Все пятеро уставились на меня. Бернардино лучезарно улыбнулся: