Книжка про Гришку
Шрифт:
– Нет. Моряка из меня не вышло. Хотя, если быть справедливым, морских воробьев нет в природе. Морские птицы питаются рыбой. У меня от нее изжога и дурной запах во рту... А волны! Вы видели волны?
– Нет еще, - честно сознался Гришка.
– Крупных волн я еще не видел.
– А ветер! Бешеный ветер, и спрятаться негде. Весьма неприятное и постыдное чувство - неуправляемость. Тебя куда-то несет, а ты не можешь противостоять и бороться... Конечно, справедливости ради, нужно отметить, что тамошние береговые воробьи приноровились. Они умеют предчувствовать ветер и научились
– этот предмет оказался уткой-нырком, которая сунула голову в воду и высматривала добычу. Она ее высмотрела и нырнула. Не кривя душой, я скажу - я испугался. Вы бы не испугались, оказавшись в открытом море? К тому же, как вы, наверное, догадались, я не умею плавать.
– Вас спасли пограничники?
– спросил Гришка.
Аполлон Мухолов посмотрел на него с укоризной.
– Шутки тут неуместны. Меня спасла моя чайка... И это ужасно. Я потерял престиж. И я решил уйти тихо.
– Аполлон Мухолов нахохлился. Именно в тот трагический момент в моих суждениях появились ирония и сарказм. Надеюсь, вы это заметили?.. Любовь, Григорий, дело ответственное. Нужно быть всегда на высоте и не выглядеть мокрой курицей. Ах, какое это сложное дело - любовь!
ЧУЖДЫЙ СТУК КОПЫТ
Придя домой, Гришка спросил прямо:
– Дядя Федя, любовь - сложное дело?
– Смотря как посмотреть. Если любовь, так - любовь. А если нет ее, тогда - сложное дело...
– дядя Федя оживился, воскликнул вдруг: - Вот оно!
– Полез на печку и, достав оттуда пишущую машинку, сказал: - Мемуары писать старикашечье дело. А я еще молодец - займусь поэтическим творчеством. Я в себе силы чувствую прилив.
Дядя Федя принялся шагать по избе, размахивая руками, дергая головой. Потом набросился на пишущую машинку и зафиксировал:
Она была красивая, как сон,
Как воздух сна,
Как сна очарование.
В нее влюбивши был весь первый эскадрон.
И резкий фокус расставанья.
И чуждый стук копыт...
– Это про что?
– шепотом спросил Гришка.
– Про любовь. Разве про что другое пишут стихами?
– А фокус какой был?
Дядя Федя глянул на Гришку и глаза прикрыл, словно Гришкины щеки с ярким румянцем от витаминов ослепили его.
– Фокус в оптическом смысле. Очень резкий был фокус... Ее махновцы казнили. Они ее связанную затоптали конями...
Когда дядя Федя руку от лица отнял, то увидел Гришка в его глазах сырой блеск.
– Да...
– сказал дядя Федя. И голова его опустилась к столу. И еще опустилась... И...
Видать, шрамы от многочисленных ран, а также ожогов, ушибов и вывихов в некоторых случаях сдерживаться не помогают. Даже наоборот.
ОТДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА
Ночью Гришка спал плохо, ворочался. Все слышался ему тот чуждый стук копыт. Под утро он крепко уснул и заспался.
Открыл глаза - у окна дядя Федя. Фуражка-капитанка на нем,
– Письмо от Пашки пришло. Испытания проходят успешно, - сказал дядя Федя торжественным голосом.
Гришка вскочил, глаза ополоснул.
– Кто испытывал? Дядя Вася?
– Васька сбежал после второго прогона. Заскучал. Языком чесать ему запретили, на гармонии играть нельзя. Игра на гармонии аппаратуру разлаживает. Не понимает аппаратура, где настоящие переживания, где от музыки. Устроился Васька в молодежный клуб "Романтики" гардеробщиком. Там ему болтать будет с кем...
– Дядя Федя оглядел Гришку с придирчивым одобрением.
– Пашка спрашивает, как твоя становая ось? Зовет в Москву на нетрясучем транспорте прокатиться.
Гришка перебил дядю Федю повторным нетерпеливым вопросом:
– Так кто же испытывал?
– Пашка сам. И еще один человек... Наш командир, товарищ Гуляев.
Гришка остановился посередине избы и отчетливо ощутил, что становая ось за эти дни у него покрепчала.
– Ух ты...
– прошептал он.
За завтраком, попивая чай с молоком, Гришка воображал нетрясучий транспорт шарообразной формы и себя машинистом. Бурное море вообразил, в котором Аполлон Мухолов тонет, и, чтобы не засмеяться, закашлялся.
– Знаю, - проворчал дядя Федя.
– Некоторые внуки воображают, что до всех тонкостей и глубин они своим умом дошли. Возмутительное самомнение! Я спрашиваю: что они понимают в жизни? И отвечаю на этот вопрос категорически: мало чего они понимают.
– Дядя Федя запил эту длинную тираду чаем и спросил как бы исподволь: - Ну и как же мы в этом наступившем дне будем жить?
– Нормально, - ответил Гришка.
– А то как же?
– Да, - сказал дядя Федя.
– У некоторых внуков развивается заносчивый стиль в разговоре.
Правда в дяди Фединых словах была, Гришка покраснел. Но тут, не постучав, поскольку дверь была нараспашку, вошел Пестряков Валерий.
Очень хмурый.
Очень угрюмый.
Весьма озабоченный.
Вошел и сказал:
– Федор Иванович, отдайте обратно.
– Или вот некоторые, - проворчал дядя Федя.
– Входят в дом без стука и не здороваются. Где уважение?.. Я вот, к примеру, создал передовую бригаду из дачного населения, научил ее колхозной работе на сенокосе, так научил, что они теперь без меня управляются, и не горжусь этим. Сейчас я чувствую в себе прилив сил, чтобы заняться изобразительным творчеством, и носа не задираю. Гришка, неси рубанок, я буду подрамник мастерить.
– Федор Иванович, - снова сказал Пестряков Валерий.
– Отдайте обратно, будьте добры.
– Что отдать? Что ты ко мне пристал?
– Удивление мое отдайте.
– Мы с тобой поменялись? Поменялись. Ты сам настаивал? Сам. Я ему удар без промаха подарить хотел, а он настоял - поменяемся.
– Теперь разменяемся.
– Удивляюсь, - сказал дядя Федя.
– Это нехорошо, Валерий. Через мой удар без промаха в широком смысле ты знаменитым Пестряковым стал. Своего добился, а теперь обратно? Что ты на это скажешь?