Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
Дождь полил вовсю. Клоди мокла в своем стареньком полосатом пончо. За Бабетт она не беспокоилась: еще у самого дома накинула на малютку свою непромокаемую куртку, в которую та влезла с головой. Казак в своей пушистой шкуре тоже не чувствовал холода, только изредка шумно отряхивался от льющих на него струй.
Клоди все безнадежней и безнадежней подымала руку: в пелене дождя две маленькие фигурки были, наверное, даже плохо видны, и машины проносились мимо, иногда обдавая девочек и Казака брызгами.
Внезапно, когда Клоди цотеряла уже
— Бедняжки мои, куда это вы собрались в такую погоду?
Клоди проворно подскочила к машине:
— В Париж, мадам... Вы не могли бы...
Бледная женщина распахнула дверцу:
— Скорей, скорей, залезайте... И эта прелесть тоже с вами? — Она повернулась, разглядывая Казака, который первым вскочил в машину и уже сидел, занимая добрую половину заднего сиденья.
— С нами,— робко проговорила Клоди (вот сейчас начнутся неприятности, и их, конечно, высадят).— Он... Казак увязался за нами, хоть я его и гнала...
— Правильная собака,— сказала женщина за рулем — Преданная, как и полагается собакам. Значит, его зовут Казак? И нечего Казака за преданность бранить. Я, например, хотела бы иметь такую собаку. И какой красавец...
У Клоди отлегло от сердца Хоть эта похвалила Казака. А Казак, словно чувствуя, что понравился, совсем уже развалился на сиденье и положил голову на колени Бабетт.
Малышка молчала. С самой телевизионной передачи девчушка почти не разговаривала, не плакала, только просила взять с собой собаку. Сейчас она ласково теребила шерсть Казака. Клоди заботливо сняла с нее куртку. Женщина увидела в зеркальце личико с золотистой челкой, сказала восхищенно:
— Какая у тебя хорошенькая сестричка!
Клоди устало кивнула. Она знала: сейчас последуют стандартные вопросы: почему они одни, без родителей, оказались так далеко, зачем едут в Париж, сколько им лет, куда направляются в Париже... Она и отвечала так, как отвечала многим проезжающим: жили у тетки на хуторе, тетка заболела, родители в Париже, проводить девочек было некому, потому что все соседи на работе, а она, Клоди, уже достаточно большая, вот ей и поручили сестренку.
Бледная женщина за рулем, видимо, удовлетворила свое любопытство и теперь молча, внимательно следила за дорогой. Дождь перестал, но было очень мокро и скользко, приходилось быть осторожной. В машине стало тепло, даже жарко, и водитель остановилась на минуту у обочины, чтобы снять с себя короткую замшевую курточку. Когда она снова уселась за руль, Клоди увидела на ее затылке страшный сине-багровый шрам, уходящий глубоко вниз, под воротник блузы. «Ох, что же это с ней такое случилось, и как ей, наверное, было больно, когда это случилось!»—с состраданием подумала девочка. Женщина за рулем становилась ей все симпатичнее, она разговаривала так ласково и с ней и с Бабетт, и девочку, стосковавшуюся по ласке, все больше тянуло к ней.
Она спросила осторожно:
— Простите, мадам, вы не смотрели сегодня утром передачу по телевизору?
Женщина покачала темной, остриженной под мальчика головкой:
— Нет, дружок, не смотрела. Сегодня утром я выезжала из Сен-Мало. Очень торопилась, потому что проспала. Вчера у меня был трудный вечер — выступление в концерте. Видишь ли, я пою.
Клоди теперь во все глаза смотрела на хозяйку машины. Она — певица?!
Впервые в жизни девочка видела так близко настоящую, выступающую перед публикой певицу. Наверное, у нее тоже куча «фанов» — поклонников-фанатиков, которые орут в концертах, ловят ее при выходе, готовы за нее лезть в огонь и в воду.
— А как ваше имя? — решилась она спросить.
— Меня зовут Жаклин Мерак,— сказала, не оборачиваясь, певица.— Слышала, может быть, мои пластинки? Или меня?
— Слышала пластинки,— храбро солгала Клоди. Ей казалось неприличным ответить, что ничего-то она не слышала. Но что-то смутно забрезжило в ее памяти. Кажется, она действительно слышала это имя — Жаклин Мерак. Но когда, где, в какой связи? Этого девочка не могла припомнить.— Вы и в Париже выступаете, мадам? — робко спросила она.
Жаклин Мерак кивнула, и шрам на ее затылке натянулся и как будто пополз вверх под волосы.
— Как бы я хотела вас услышать не на пластинке, а в жизни! — вздохнула Клоди.
— Ну, это совсем просто,— тотчас отозвалась певица.— Ты где живешь?
— В Бельвилле,—брякнула Клоди и тут же прикусила язык.
Но было уже поздно.
— В Бельвилле? — повторила Мерак.— О, это знакомый район. Там у меня куча друзей.
Мысленно Клоди проклинала себя и свой неуемный язык: так попасться! Так глупо попасться!
— У вас в Бельвилле почти все люди какие-то особенные,— продолжала певица, зорко вглядываясь в блестящую, точно от пота, ленту шоссе.— Есть у меня там приятель-журналист, участник Сопротивления, старый чудак, некий Андре Клеман. Его там прозвали Старым Старожилом...
Клоди точно обдали кипятком: мсье Клеман! Жаклин Мерак знает самого Андре Клемана! Но тсс... Осторожность, осторожность! Теперь Клоди не даст себя так поймать!
— Не слыхала,—промолвила девочка самым равнодушным тоном,— В Бельвилле живет столько всякого народа...
— Ну понятно, где ж тебе слышать,—подхватила певица.— Да он и не слишком общителен. Правда, часто он ввязывается в дела, которые его как будто вовсе не касаются, старается делать людям добро...
Клоди слушала во все уши.
— И еще есть у меня там молодой друг, почти не старше тебя,— снова заговорила Жаклин.—Я его зову «мой опекун». Конечно, это шутка, но он мне, правда, очень во многом помогает. И, представь себе, молодежь в Бельвилле почему-то прозвала этого мальчика, доброго, великодушного, готового со всеми поделиться последним, Вожаком!..