Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль

Кальма Н.

И тем неуместней, нелепей выглядели в этом осеннем промозглом свете праздничные блестящие инструменты. Крутобедрые сине-красные гитары были похожи на женщин в парадных бальных платьях, затканных серебряной мишурой. Томно перетянутые в талии, они под руками гитаристов двигались как живые, отбрасывая при каждом движении зеркальные блики-зайчики на стены, на пол, на лица самих музыкантов. А тарелки ударника казались и вовсе качающимися солнцами, случайно попавшими в эту сумрачную квартирку.

— И долго еще вы намерены ее

ждать? — спросил сплошь заросший бородой и усами ударник Бернар своих товарищей — двух гитаристов, Жана и Паскаля, и пианиста Марселя — щуплого на вид блондина в очках. Марсель был самым старшим в этом маленьком оркестрике, всюду путешествующем с Жаклин Мерак, аккомпанирующем ее песням. От Марселя ждали ответа и другие музыканты.

Однако Марсель не удостоил их ответом. Он пробежал рассеянно своими длинными гибкими пальцами по клавишам и сказал:

— Давайте не вибрировать, ребята. Тем более, что ноты и текст у нас есть и мы можем пока разучивать.

Мурлыкая себе под нос, он сыграл очень тихо вступление, потом перешел к самой мелодии:

В двадцать лет мы легко забываем печали,

В двадцать лет мы в бессмертие верим еще,

В двадцать лет мы науку любви изучаем

И с неправдой сражаемся горячо.

В сорок лет мы устали уже порядком,

В сорок лет мы завидуем молодым,

В сорок лет обличаем неправду с оглядкой,

А веру в бессмертье уносит, как дым.

В шестьдесят подходит зима вплотную.

В шестьдесят не бессмертье, а холм впереди.

В шестьдесят любовь свою молодую

Мы таим, как постыдную тайну, в груди.

А с неправдой сражаться уж нету сил.

Да никто нас об этом и не просил..

— Жаклин повезло,—пробормотал Бернар.—Песня будет иметь успех, я уже чувствую.

— А если бы вы знали, ребята, как Жаклин придумала все это оформить! — воскликнул Марсель и принялся рассказывать: — Вот представьте: на рояле в темном, невидимом для публики углу лежат нужные ей аксессуары. Первый куплет Она поет с пестрым зонтиком и цветком — ей двадцать лет, она юна, она полна радости и легкости.

Потом я передаю ей незаметно два других предмета — зонтик потемнее и большую хозяйственную сумку. Второе четверостишие она поет более утомленно и приземлзнно, у нее нет уже той легкости и задора, как в двадцать лет. И, наконец, Жаклин перед слушателями — с черным зонтом, в черной большой шали, сгорбленная, старая, мудрая. Зонтик все ниже, ниже, она все больше склоняется под тяжестью жизни, и к последним двум строчкам зонтик совершенно скрывает ее лицо, свет гаснет, и Жаклин исчезает. И музыка тоже как будто гаснет.

— О-о-о, вот это будет номер! — выдохнул Бернар, и два гитариста всплеснули восторженно руками.— Я думаю, «фаны» сломают не один десяток стульев после этой песни! А кто же автор, тебе известно, Марсель?

— Нет,—качнул головой пианист.—Знаю только, что прислали песню из горной деревушки, где родился этот парень — Жюльен, приятель Жаклин... Он и раньше говорил, что знает одного молодого поэта в глуши — автора многих песен. А музыка... музыка моя,— смущенно прибавил он.— Кстати, Жан, ты наврал в мелодии. Не «ля», а «си»...— Он взял «си» на клавиатуре, ударил несколько раз.— Слышишь? Ну-ка, повтори.

Жан недовольно проворчал что-то, но послушно повторил музыкальную фразу. Марсель кивнул:

— Теперь верно. Давайте повторим все вместе песню... Ну-ка: «В двадцать лет мы легко забываем печали...»

— Погоди минутку, — прервал Бернар. — Что же здесь все-таки происходит? Жаклин сама назначила на утро репетицию, а теперь оказывается, она и не ночевала дома. Старая мадам Мерак совершенно растеряна, ничего не может толком объяснить, а мы с самого Сен-Мало не видели Жаклин. Ты-то, надеюсь, можешь нам сказать?

Марсель пожал худенькими плечами:

— Я и сам ничего толком не знаю. Знаю только, что Жаклин, как всегда, занимается каким-то благотворительным или вроде этого делом. Она ночью звонила матери, предупреждала, что задержится, чтобы мать не беспокоилась. Знаю, что у нее здесь спасалась какая-то девочка, которую потом старая мадам Мерак тоже ночью отдавала родителям. Что родители залили счастливыми слезами весь холл... Словом, если вы, ребята, ждете от меня вразумительного и связного рассказа, то сильно разочаруетесь. Я ничего не могу рассказать.

— Гм .. На ловца и зверь бежит,— констатировал Бертран.— Жаклин просто везет на всякие такие истории. И всюду она впутывается. А мы — терпи и жди! — Он недовольно засопел в свою бороду.

— Давайте-ка лучше не рассуждать, а играть,— предложил Марсель.— Жан, Паскаль, проиграйте-ка свои партии соло.

И снова задвигались, отбрасывая на стены светлые зайчики, гитары, зазвенели золотые тарелки ударника, весь старый дом наполнился красивой музыкой и стал похож на музыкальную шкатулку. Иногда Марсель переставал аккомпанировать, раздраженно стучал кулаком по пюпитру, кричал:

— Врешь, Жан! Врешь, Паскаль! О, тупицы! Деревянные уши! Вы что, не слышите сами свое вранье?

И они повторяли еще и еще то одну, то другую музыкальную фразу, неудавшийся пассаж, придумывали вариации основной мелодии, более разнообразный аккомпанемент, работали в поте лица так, что Бернар, наконец, взмолился:

— Перекур, ребята. Марсель, нельзя же так, я весь взмок ..

Но Марсель был беспощаден:

— Пройдем еще раз всю песню, потом отдохнем.

— Послушайте, ребята, а где же старая мадам Мерак? — спохватился Жан.— Обычно в этот час она приносила нам кое-что пожевать.