Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
Легко им будет жить на свете,
Счастливым станет человек.
Ни войн, ни голода.
Все люди Правдивы будут и добры
(Мы знаем твердо: это будет,
Дожить бы нам до той поры!).
И вдоволь у детей игрушек,
И вдоволь у людей еды...
От малышей и до старушек
Все будут говорить на «ты».
Пускай вспомянут добрым словом
Нага дом и наш веселый
Пускай и в поколенье новом
Нага смех и песни оживут.
А потом был бег в мешках за подарками, и перетягивание каната, и хороводы вокруг елки, и хохот, и радостный визг, когда малыш получал именно то, что он мечтал получить в подарок. Шанталь достался пушистый, мягкий заяц — серо-белый, с такими кроткими живыми глазами, что его тотчас хотелось погладить, прижать к себе, «взять в дети», как сказала Шанталь. Она вцепилась в новую игрушку и ни за что не хотела расстаться с зайцем даже за столом, хотя успела шепнуть Клоди:
— Ах, если б к этому зайчику еще был и ангел...
Однако ангела уже давно подобрала Боболь, которая обещала его починить так, что он снова станет как новый. Но Мать почему-то холодно отнеслась к ее обещанию — видно, ангел-калека уже перестал быть для нее счастливым талисманом.
А какой восторг был за столом, украшенным золотыми звездами! А какой вкуснейший обед: жареная индейка, салат, пудинг и знаменитое трехслойное мороженое — клубничное, фисташковое и сливочное, за которым старшие девочки, с Брижит во главе, накануне ездили на кондитерскую фабрику в Ла Мюр.
Отяжелевших от вкусной, обильной еды, счастливо уставших малышей наконец-то уложили по спальням. Почти на каждой подушке, рядом с головой ребенка, виднелась голова медведя, куклы, зайца, обезьянки — никто не захотел даже на время сна расстаться с новыми любимцами.
Снег за окнами все валил — крупные, влажные хлопья казались совершенно театральными, словно нарезанными из бумаги. Сумрачный белесый туман висел над горами.
Мать взглянула на часы.
— Так и есть, опаздывают...— пробормотала она. Вслух она сказала: — Мне кажется, пора начинать нашу программу. Скоро уже стемнеет.
— Нет, Анриетт, еще не скоро,— возразил Патош, поглядев в окно.— Темновато от снега! Но ждать наших, конечно, не стоит. Они сами, верно, торопятся.
Анриетт сделала знак Боболь, и та вышла на минуту из зала, чтобы возвратиться с Мари. На «гусыне» было трехцветное платье и красный фригийский колпачок, и, надо сказать правду, она выглядела очень неплохо в этом наряде. Из-под шапочки круто завивались ее черные волосы, глаза весело блестели. В руках Мари несла аккордеон, переливающийся в свете свечей всем своим перламутровым позументом.
— Первым номером выступят наши марсельские гости,— объявила Боболь.— Матросский танец. Аккомпанирует Мари Видаль.
И под залихватские переборы аккордеона марсельцы со всем своим южным темпераментом сплясали, чуть не разрушив эстраду, знакомый всем с детства «матлот».
Им долго и громко аплодировали.
— Мари Видаль исполнит «Колыбельную»,— снова объявила Боболь.
«Гусиные лапки» Мари легко побежали по перламутровым клавишам, и аккордеон запел старую, как мир, колыбельную песню всех матерей. Боболь наклонилась к Па-тошу, сказала шепотом:
— Я только что была в Малом доме, слышала радио. Там предупреждают всех туристов, лыжников и водителей автомобилей о перемене погоды, ветрах, заносах и лавинах в районе Оузана и Лотарэ. Сказали, что центр по изучению снега в Сен Мартэн д’Эр выпускает срочно специальный бюллетень...
Патош заметно помрачнел.
— Только, пожалуйста, ни слова Анриетт.— Он повернулся к Андре Клеману: — Позвоним сейчас в отель Лотарэ. Надо убедиться, что наши мальчики уже выехали... Пойдешь со мной?
— Конечно,— кивнул Старый Старожил.
Между тем Мать, не обратив внимания на эти переговоры и на исчезновение Патоша и Андре, говорила ребятам:
— Мне бы так хотелось, дети, услышать наши старые песни. Песни времен Сопротивления, когда мы здесь, в доме, спасали от врагов беглецов из лагерей, советских военнопленных, английских летчиков. Это такое дорогое для меня воспоминание...
Ребята тихонько посовещались между собой.
— Мама, мы хотим спеть «Славу маки»,—сказала Брижит.—Стихи Арагона так хорошо звучат. И музыка хорошая.
Мать благодарно наклонила голову.
Ребята вновь заполнили эстраду. Запевалой была и на этот раз Брижит.
Этот край партизанским зовется,—
начала она немного глуховато.
Как там мальчикам нашим живется?
В старой хижине спят до поры..
Верно, холодно спать на рассвете,
А сквозь щели врывается ветер,
И потухли костры.
Дружно, сильно вступил хор:
Кто сказал, будто нас задавили,
Нашу землю и честь победили?
Это чьи там плетут языки?
Патриоты под пулей не гнутся,
Партизаны врагам не сдаются.
Слава
Хор внезапно смолк.
— Что случилось? Вы забыли слова? — недовольно спросила Мать.— А ведь так просто: «Слава храбрым маки...»
И тут она увидела, что все глаза устремлены на дверь. Там, облепленные с головы до ног снегом, стояли Патош и Андре Клеман.
— Что такое? Что случилось? — машинально повторила Мать.