Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль

Кальма Н.

Гюстав качался, не отрывая глаз от Жермен.

— Какая ты нынче красавица и франтиха! Кажется, я еще не видел у тебя этой блузки?

Он все замечал. Жермен так и сияла.

— Это она для тебя так напижонилась,— не выдержала Николь.

Гюстав прищурился:

— А ты для кого надела новые туфли и этот шарфик?

Николь проворно схватила кофейник, выскочила из комнаты, вдогонку услышала смех Гюстава. Он сказал Жермен:

— Не опускай пока жалюзи и не убирай с витрины Гюго. Сюда должны прийти кое-кто из товарищей. Им тоже нужен этот знак, я предупредил.

«Кое-кто из товарищей» начали появляться очень скоро.

Трижды прозвонил старинный колокольчик.

— Поди открой, это свои,— сказал Гюстав Дане.

Даня снял тяжелый засов, приоткрыл дверь и попятился: за дверью стояла рослая монахиня в широкой черной рясе и таком же покрывале. Сквозь очки в металлической оправе на Даню смотрели внимательные бархатистые глаза.

— Кого вам угодно? — пробормотал Даня.

— Мне нужны сестры Лавинь и мсье Гюстав, если он пришел,—сказала монахиня.

Гюстав уже стоял на лестнице. Он низко поклонился монахине:

— Мы вас ждем, мать Мария. Как хорошо, что вы к нам выбрались! — Он заметил удивленный взгляд Дани и подтолкнул его к монахине: — Вот позвольте вам представить, мать Мария, молодого человека. Он ваш соотечественник, русский, вернее, с Украины. Зовут Дени.

— Правда? — Мать Мария вскинула голову, и Даню поразило ее лицо — широкоскулое, чуть монгольское, с удивительным выражением доброты, силы и даже веселости. Она вдруг спросила по-русски, певучим московским говором: — Дени — это Денис или Даниил?

— Даниил, — отозвался Даня. Он впервые в жизни говорил с монахиней, да еще русской, да еще здесь, в Париже!

— Моя семья тоже родом с Украины,—сказала мать Мария.—У меня и девичья фамилия украинская — Пи-ленко. Что ж, давайте знакомиться, Даниил... не знаю, как вас по батюшке...

— Что вы, никто меня по отчеству не зовет, — пробормотал Даня.—Даней звали дома.

— Ну и хорошо, Даня, я тоже буду вас так звать, если позволите. Вы здесь, в этом доме, конечно, не просто гость? Так?

Даня молча кивнул.

— То-то я вижу, вы здесь свой человек. — Она усмехнулась, потом сказала серьезно: — Я тоже сейчас ваш товарищ, Даня. Ни один русский человек не может сидеть сложа руки, не такое теперь время. Приходите ко мне, на улицу Лурмель. У меня есть большая карта Советского Союза, на ней мы отмечаем все продвижения и победы советских войск. И еще у меня есть радио, вы сможете послушать Москву.

Гюстав, услышав знакомое название «Лурмель», закивал:

— Да, да, Дени, мать Мария открыла на улице Лурмель общежитие для престарелых и неимущих, а сейчас в этом общежитии иногда прячутся бежавшие из лагерей ваши люди. Мать Мария делает для нас всех очень большое дело,— прибавил он.

— Полноте,— отмахнулась от него мать Мария.— Делаю то же, что и все.— Она взглянула на Даню своими прекрасными глазами.— Приходите, Даня.

Даня молча поклонился. Так вот какие бывают монахини!

Гюстав между тем говорил с матерью Марией о каком-то связисте, которого некий Арроль прячет у себя и которого надо переправить на улицу Лурмель. Николь поманила Даню на кухню.

— Ну, что смотришь на мать Марию? Удивляешься, да? А она настоящая героиня. Вот посмотри, что о ней здесь написано,— это писал один из ваших, который был с ней хорошо знаком, прожил у нее несколько месяцев...

Она протянула ему бумажку.

«Мать Мария, в миру Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева,—русская поэтесса,— читал Даня.— В России до революции выпустила сборник стихов «Скифские черепки». Стихи

очень талантливые. Дружила с Блоком, Андреем Белым, Алексеем Толстым. Написала о них интереснейшие воспоминания».

— А какая она добрая, какая великодушная, если бы ты только знал! — продолжала Николь.— Мы с Жермен так ее любим! Ходим к ней со всеми нашими делишками.

(Если бы Николь и Даня в тот осенний парижский вечер могли заглянуть на минуту в будущее, они убедились бы, что мать Мария — русская поэтесса Кузьмина-Кара-ваева — и правда настоящая героиня. За участие в Сопротивлении, за укрывательство советских бойцов нацисты арестовали ее, отправили в немецкий каторжный лагерь Равенсбрук. Там она встретила русскую женщину, приговоренную к смертной казни. Мать Марйя обменялась с ней номером и одеждой и вместо нее пошла на казнь...

О, если б можно было заглядывать в будущее!)

Опять трижды прозвонил колокольчик у дверей. На этот раз пришел моложавый рыжеватый человек с гибкой спортивной фигурой, с веселыми искорками в глазах, подвижной, быстрый в движениях и разговоре. Гюстав обрадовался ему, назвал его мсье Криво и утащил за собой в комнату.

— Тоже русский,—шепотом сказала Николь.—Сын какого-то большого аристократа, не то сенатора, не то министра еще при русском царе. Всю жизнь, с детства, живет в Париже, по профессии инженер, а когда началась война в Советском Союзе, тоже стал подпольщиком. Хочет здесь помогать своей русской Родине. Гюстав считает Криво очень ценным работником. Кажется, ему удалось завязать связи в каком-то важном немецком учреждении и оттуда получать сведения...

(И опять, если бы Николь и Даня могли заглянуть в будущее, они увидели бы мсье Криво в пустынном сквере где-то в окрестностях Парижа. Вот к нему приблизился человек в сером пальто, быстро передал что-то, кажется клочок бумаги, и так же быстро ушел. Мсье Криво едет в дачном поезде. В кармане у него документ, которою ждут подпольщики: доклад гестапо немецкому командованию о том, какие подпольные организации обнаружены во Франции, кто из подпольщиков арестован... О, мсье Криво и правда очень ценный работник! Ему удалось подружиться с немцем, который работал в штабе немецкого военного командования. Немец ненавидел нацизм и согласился помогать Сопротивлению. Это он доставал для мсье Криво почти все секретные бумаги, поступавшие в штаб. Но, несмотря на все предосторожности, и немца и мсье Криво арестовало гестапо. Он храбро вынес все пытки, голод и унижения концлагеря. После войны Криво вернулся на свою советскую Родину. Николь и Даня могли бы увидеть его в Москве, где он работает скромным инженером. Правда, в рыжеватой шевелюре мсье Криво уже есть серебряные нити, но он по-прежнему подвижен, весел, склонен к легкой шутке, к иронии. На его пиджаке — ленточка военного ордена: французы помнят о той помощи, которую он оказал Сопротивлению и своей советской Родине.)

Сын министра и монахиня! И оба — в Сопротивлении! Даня никак не мог все это сразу осмыслить. В таких случаях папа шутил: «Все смешалось в доме Облонских». Он усмехнулся, вспомнив эту фразу, с которой начинается первая глава «Анны Карениной». Правда, все смешалось. Война!

Но вот снова звон колокольчика внизу, и перед Даней знакомый серо-синий шарф, знакомое, до блеска выбритое, как тогда в саду Тюильри, лицо. Да, это Сергей. Но он не один. С ним высокий изможденный человек, которого он зовет капитаном.