Книжная лавка близ площади Этуаль

Кальма Анна Иосифовна

– А теперь вам надо придумать приличные биографии, - сказал Марсель, хмуро обозревая свою работу.
– Вдруг вас, чего доброго, станут расспрашивать, как и когда вы попали во Францию, откуда приехали, где были раньше. Сейчас гестапо стало так свирепствовать...
– Неуловимая тоска промелькнула у него в голосе. Он встряхнулся: - Идем к отцу. Отец вам все придумает.

Нотариус Кламье сидел в своем массивном дубовом кабинете тоже насупленный и мрачный. Впрочем, увидев Марселя с двумя русскими, он оживился.

– Конечно, конечно, вы должны вызубрить назубок свои новые биографии. Даже если вас разбудят ночью (а гестаповцы всегда приходят по ночам), вы должны

тут же сказать, как вас зовут, откуда и когда вы приехали во Францию и вообще кто вы такие и чем занимаетесь. Если вас задержат, одними документами не отделаетесь. Нужно все это хорошенько обдумать... Вот, скажем, если бы вы были постарше, могли бы сойти за польских солдат, прибывших в тридцать девятом году сюда из Румынии, вместе с частями Андерса. Тогда вы могли бы сказать, что в сороковом году воевали во Франции. Это было бы вполне достоверно. Но вы оба слишком молоды и поэтому...

– Отец, я все придумал!
– воскликнул Марсель.
– Ведь вполне может быть, что оба они еще мальчишками рвались воевать. Вот они и сбежали из дому, присоединились к солдатам Андерса и вместе с ними попали во Францию, а здесь встретились со своими земляками. Стали постарше, и их уже не влекла, как прежде, солдатская жизнь. Поэтому земляки легко уговорили их уйти из армии и даже сами нашли для них подходящую работу. Вы что умеете делать?
– обратился он к Дане.
– Ну, например, столярничать можете?

– Могу, - кивнул Даня.

– А ваш приятель?

– Он парикмахер по профессии, - объяснил Даня.

– Вот и отлично!
– обрадовался Марсель.
– Я подговорю своего дружка Франсуа (он по происхождению поляк), чтобы подтвердил, если понадобится, что это именно он устроил вас обоих на работу в аббатство. Вы, - Марсель дотронулся до Павла, - выбриваете священникам тонзуры, понимаете?

Даня объяснил как мог Павлу, что от него требуется.

– Ага, на это я способный, - закивал очень довольный Павел.
– Всех попов могу и стричь и брить.

– Неплохо придумано, - одобрил Кламье.
– Заставь-ка их, Марсель, вызубрить все это. Им пригодится, я уверен.

Однако Павел начал уверять, что он уже все понял и запомнил, ему-де не к чему "зубрить". Так что к Марселю отправился один Даня. Тогда и произошел тот знаменательный разговор.

11. ИСТОРИЯ МАРСЕЛЯ

Они поднялись по темной деревянной лестнице в комнату Марселя большую, аскетически пустую, с узкой спартанской кроватью и книжными шкафами по стенам. Даня увидел старинные кожаные переплеты, вынул одну из книг наугад - это было сочинение по истории церкви. Да и все остальные книги, как он мог заметить, - сочинения по философии, истории, теософии. Между тем Марсель беспокойно шагал по комнате, беспрестанно поправлял и без того гладкие светлые волосы, что-то трогал на столе нервной, совсем еще мальчишеской рукой. Ему было явно не по себе.

– Конечно, все это надо вызубрить, - начал он, запинаясь и очень тихо.
– Но прежде... прежде, Дени, я что-то хочу спросить у вас. Послушайте, Дени, есть у вас девушка?

– Что?
– переспросил Даня удивленно.
– Вы сказали: девушка?

– Да. Я спрашиваю, есть у вас или у вашего приятеля девушка? Ну, девушка, с которой вы дружите, которая для вас самая дорогая, единственная на свете?

Даня начал мучительно краснеть. Сказал с усилием:

– Ну, у меня, допустим, есть... То есть была.

Марсель поник.

– Вот и у меня была...
– шепнул он.
– Еще на днях я говорил "есть", а сейчас "была"... Взяли ее.

– Как - взяли? Кто?!

– Боши. Эсэсовцы. Шесть

дней назад. Она еврейка и, кроме того, в Сопротивлении. Еще в университете вступила в организацию студентов. И вот ее выследили, а может, кто-то предал.
– Марсель заломил руки.
– Я... Теперь я на все готов... Я хотел бы уйти с вами. Вместе с тобой.
– Он просительно взглянул на Даню.
– Я хочу мстить. За нее, за себя, за всех людей на свете!.. Ведь ты возьмешь меня?
– Он весь подался к Дане, он дрожал и заикался.
– Ты не сердишься, что я говорю тебе "ты"? Ведь мы ровесники.

– Что ты, что ты, конечно же будем на "ты"!
– заторопился Даня.
– Да расскажи, как все это случилось? Может, можно еще помочь, освободить ее?

Марсель махнул рукой.

– Безнадежно. Больше ничего нельзя сделать. Я уж все перепробовал. Даже отца уговорил пойти к коменданту, к начальнику СС, просить за Рене. Отца знаешь как в городе уважают! Он долгое время был здесь депутатом, боши перед ним заискивали, но, как только он заикнулся о Рене, его тотчас же прервали, вежливо выпроводили и намекнули, что он этими хлопотами может сильно повредить и себе. Конечно, отец отступил...

– Испугался?
– иронически спросил Даня.

Марсель покачал головой.

– Видно, ты ничего еще не сообразил. Отец за себя не боится. Но он не вправе распоряжаться собой. Ему комитет не разрешит. Слишком много людей зависят от него, от его незапятнанной репутации у немцев. Его положение в городе нужно многим людям, он не смеет рисковать.

– Какой комитет? Почему от него зависят люди?
– опять ничего не понял Даня.

Марсель испытующе посмотрел на него:

– Кажется, можно сказать... Я тебе доверяю. Уверен, что ты не подведешь ни меня, ни папу. Словом, отец тоже в Сопротивлении... Что, поражен? У, ты даже представить себе не можешь, сколько людей кругом влилось и вливается в подпольную борьбу. Даже наши семинаристы, даже многие священники в аббатстве! Я не уверен, что наш епископ стоит в стороне. Очень возможно, что и он помогает сопротивленцам. И я, и наша Сюзанна, и даже мама... Но, послушай, я должен тебе рассказать о Рене, ты поймешь... Она такая удивительная, такая единственная девочка! Маленькая, тоненькая, как мизинец, целая охапка кудрей. Кудри черные, как ночь, как эта занавеска. И глаза огромные, во все лицо. Она мне по плечо, не больше, мы с ней мерялись. А поет как! И при этом настоящая героиня, смельчак! Ты знаешь, как она вела себя при аресте?.. Да ты меня не слушаешь!
– кинулся он вдруг к Дане.
– Ты почему меня не слушаешь?! Неинтересно тебе?! Глупо, что я все это тебе выкладываю, ты так и скажи!

Марсель был в бешенстве. От бешенства даже замолк. А Даня в это мгновение почувствовал горячий, сильный, пронзающий укол в сердце, так близко, так живо увидел он Лизу! Свою Лизу, тоже единственную, тоже любимую.

– Что ты вообразил? Я слушаю, я очень тебя слушаю!
– Он опомнился, оторвал от себя руки Марселя.
– Говори. Рассказывай.

– Мы познакомились в прошлом году, в студенческом лагере, - чуть остыв, начал Марсель.
– Я был там после воспаления легких, а она поехала туда немного отдохнуть. У нее была бессонница и какие-то галлюцинации. Понимаешь, она парижанка, ей всего семнадцать лет, но столько пришлось пережить, что на пять жизней хватит. Вместе с родителями и дедом, глубоким стариком, она ушла из Парижа пешком, под обстрелом немецких самолетов. Дед у нее знаешь какой был! Он все время, даже под бомбами, повторял: "Перед врагом не отступают. От врага не уходят!" И его приходилось тащить насильно.