Книжная лавка близ площади Этуаль

Кальма Анна Иосифовна

Мадемуазель Роллан окончательно запуталась. Ее надутые красные щеки точь-в-точь детские воздушные шары, - казалось, готовы были лопнуть.

– Да что же такое сделала Арлетт?
– не на шутку встревожился Келлер.
– Что выкинула? Вы сказали, что это может быть расценено как... что?

– Как политическая акция!
– единым духом выпалила мадемуазель Роллан.
– Да-да, ведь у нас есть такие, что не дремлют. Они готовы приписать школе и мне самой бог знает что!

И мадемуазель Роллан принялась залпом выкладывать "дело" Арлетт:

– Был урок

пения. Я вела его сама, потому что мадам Бернар больна. Я не очень-то знаю их обычный репертуар. И вот я предложила девочкам петь то, что им самим нравится. Тогда вышла ваша Арлетт, сделала знак остальным и начала петь, как бы вы думали что?

– Понятия не имею, - пожал мощными плечами Келлер.
– Какую-нибудь неприличную шансонетку?

– О, если бы!
– воскликнула учительница.
– Нет, нет, все было много хуже!
– Она всплеснула руками.
– Вообразите, Арлетт запела издевательскую песенку о радио:

От зари и до зари

Врет Радио-Пари,

И знает весь народ,

Что немец подло врет!

А окна в классе открыты, мимо идут люди... Вы понимаете мое волнение, мсье Келлер? Что подумают?! Ведь всюду есть любители так преподнести это, что меня сразу уволят. И школу могут закрыть! Скажут: "Вы внушаете детям такие идеи, такие настроения..." - Мадемуазель Роллан отерла носовым платком щеки, обмахнулась: ей было жарко.

Келлер неторопливо передвигал на полке за прилавком какие-то банки, бутылки. Учительнице вдруг показалось, что он усмехается. Как! Ему смешно? И тут вдруг учительница увидела и впрямь ухмыляющуюся физиономию Келлера.

– Вот негодница эта Арлетт!
– не сдержавшись, фыркнул он.
– Распевать такие песенки под носом у бошей! Ай-ай-ай!
– Он покачал головой с самым лукавым видом.
– Но согласитесь, мадемуазель, для этого нужна смелость. Не правда ли? Мне даже хочется аплодировать им, нашим ребятам. А вам разве не хочется? Ну, скажем, так, самую малость. Разве вы не согласны с этой песенкой? Ведь в самом деле передачи бошей - это препротивная штука. Сплошное вранье! Неужто вам они нравятся?

Мадемуазель Роллан мялась, теребила носовой платок.

– Ну да, ну да, мсье Келлер, в какой-то степени и я не в восторге от их радио. Но поймите, моя работа... Ведь может быть комиссия...

– Не беспокойтесь, вас не дадут в обиду, мадемуазель, - прищурился лавочник.
– Я вам это обещаю.

В его голосе была такая уверенность, что учительница невольно начала успокаиваться. "А ведь и в самом деле Арлетт молодчина!
– мелькнуло у нее вдруг.
– И что это я праздную труса? Право же, этот Келлер может подумать, что я совершенная дрянь". На лице у нее можно было легко прочесть эти мысли. Во всяком случае, Келлер смотрел на нее очень добродушно.

– Так я пойду, мсье Келлер, - сказала учительница.
– И, пожалуйста... ничего не говорите Арлетт. Давайте забудем этот эпизод.

– Давайте забудем, - улыбаясь, подтвердил Келлер.

За Орлеанскими воротами Парижа, в предместье Виль-дю-Буа, все знали толстяка Келлера, приказчика в сельской лавочке, где можно было

купить все нужное здешним людям - от лопаты и вина до ситцевого платья и гитары. Знали не только самого веселого и острого на язык Келлера, но и его жену Фабьен и двух детей - пятнадцатилетнего Андре и тринадцатилетнюю Арлетт.

Для огородников, водопроводчиков, мелких служащих, населяющих Виль-дю-Буа, лавка Келлера служила вечерним клубом: сюда можно было зайти пропустить стаканчик аперитива, почитать свежую газету, а главное, обменяться местными новостями - кого выбрали в муниципалитет, мальчика или девочку родила мадам Оливер, на ком именно женится старший сын Мегрелей и за сколько приобрел свой подержанный "Панар" молодой Кювье. Жан-Пьер Келлер охотно принимал участие в этих вечерних бдениях, но не забывал ловко и быстро обслуживать покупателей. Фабьен была неизменно приветлива, а ее стройная фигура и пикантное личико очень нравились мужчинам.

Однако, с тех пор как пришли оккупанты, вечерние собрания в лавке почти прекратились. Кому охота нарываться на неприятности, если введен комендантский час и людей вечерами хватают прямо на улице! И потом, боши очень подозрительно относятся ко всяким сборищам французов, в особенности в последнее время, когда начались разные "акции". Того и гляди, нагрянут в лавку, начнется проверка документов, выяснение личности, да мало ли еще что...

Кроме того, в лавке часто бывали немцы. Да, да, они бывали там, покупали пиво, прославленные французские сыры и охотно болтали с приказчиком по-немецки. Ведь Келлер, уроженец Эльзаса, говорил по-немецки, как истый немец, да и похож был на немца - крупноголовый и крупнотелый и тоже любитель пива. Но именно на своей родине, в Эльзасе, Жан-Пьер Келлер насмотрелся на повадки бошей, на их грубость, самомнение, жестокость. Когда к власти пришел Гитлер, он окончательно возненавидел всех его последователей. А уж когда гитлеровцы явились в Париж...

– Ого, поглядите-ка в окно!
– закричал однажды утром своим домашним парикмахер Греа, живший в домике напротив лавки.
– Ну-ка, ну-ка, что вы там видите?

Домашние Греа, а вместе с ними и другие жители Виль-дю-Буа увидели у лавки Келлера развевающиеся на ветру, выставленные для продажи ситцевые платья и фартуки. Все эти платья и фартуки были трех цветов - синие, белые и красные. Издали казалось, что над домом Келлеров реют национальные флаги Франции, те самые флаги, которые были строго-настрого запрещены оккупантами.

А на следующий день Келлер выставил прямо на улицу ящики с мылом в трехцветной обертке. А потом вдруг Фабьен и Арлетт появились на улице в красных косынках, белых блузках и синих юбках. Они весело подмигивали встречным: мотайте, мол, на ус - жив дух Франции, ничем его не сломить, и настоящие патриоты-французы плевать хотят на бошей.

Проделки Келлера и его семейства нравились рабочему люду в Виль-дю-Буа, однако многие боялись за толстяка и его семейство.

– Он многим рискует, наш верзила. Надо его предостеречь. Недолго и попасть в лапы наци. Ведь здесь всюду бывают боши. Вдруг поймут...