Книжное дело

Кравченко Сергей

— Вот вам и нечаянная радость! — ошеломленно проматерился Никифоров.

Пришлось Смирному переносить показ печати на неопределенные времена — «как посты и непогоды схлынут».

На Рождество приехал из Ливонии князь Андрей Михайлович Курбский, и пировать в его новом доме была созвана придворная молодежь. В числе приглашенных оказался бывший коновод князя Ванька Глухов «со иные товарищи». В иные товарищи попали подьячие Смирной и Заливной. Их так и представляли парой — ко всеобщему удовольствию. Но смеялись по-доброму, — ребята ходили с кинжалами по примеру царского

тестя князя Темрюка. К тому же всем было известно, что за мелкими подьяческими званиями у этих двух скрываются очень большие возможности. В московском обществе до сих пор вспоминали прошлогодний вопль Грозного: «У вас, аспиды, достойному человеку не жить! Я Адашева только до окольничьего доволок, так вы его испортили!». Иван кричал после смерти первой жены Насти на думских бояр — в ярости от измены Адашева. Теперь считалось, что безродной молодежи станет легче делать карьеру, раз старые думцы такие ненадежные оказались.

Глухов познакомил Федю и Прохора с князем Андреем, расписал их достоинства в превосходных словах. Заговорили о книгопечати. Курбский сказал, что в Европе это дело обычное. Вызвался помочь, чем сможет, когда вернется в Прибалтику.

Это обещание вспомнилось уже через неделю.

6 января, среди зимних праздников Смирной и Заливной зашли к печатникам. Мастера лежали у подножия испорченного станка.

— Что с вами, сволочи? — ласково спросил Прохор.

— Обрезание, — скрипнул из-под надгробия Федоров.

— Крещение Господне! — прохрипел Никифоров.

— Богоявление, — добавил Тимофеев.

Двое последних на целую неделю точнее ориентировались во времени.

— Надо что-то делать. — Заливной хлопнул дверью проклятой мастерской. — Давай этих выгоним, а других найдем.

— Где ж ты их найдешь, и сколько времени потратишь? — Смирной рассуждал вслух, преодолевая на Воздвиженке крещенскую метель.

— И перед царем стыдно. Мы за этих уродов душ сорок на небеса отправили. А пытали как! Пусть уж остаются. Но станка от них не дождешься.

— Давай Курбского просить, пусть нам станок купит! — осенило Прошку.

Смирной встал, обернулся лицом к ветру:

— Вот за что я люблю тебя, толстый! Много в тебе ума дремлет!

Друзья обнялись, вывалялись в снегу и довольные пошагали домой.

Глава 25. Укради, купи, добудь!

Князь Курбский еще отдыхал в Москве, а Иван Глухов уже пришел к нему договариваться о станке. Курбский выслушал Ивана с воодушевлением, сказал, что собирает обратный обоз через неделю, и предложил Ивану хоть самому ехать, хоть послать кого-нибудь. Посыльный сыскался тут же.

Когда Иван выходил с княжеского двора, в зимних сумерках мимо него пыталась прошмыгнуть вкрадчивая тень. Кто-то сначала поскрипывал сапогами за воротами, — топтался напряженно, выглядывал в полглаза, а теперь метнулся внутрь двора. Как было не подставить ногу?

Человек рухнул в сугроб. Иван сел на него коленом и стал притворно извиняться:

— Да что ж вы, господин хороший, так неосторожно ходите. Погода, вон какая скользкая! Не зашиблись?

Человек вывернулся из-под Глуховского колена и ответил тоже непросто:

— Спасибо, сударь, ничего. Хорошо хоть за вас удержался.

Человек нашел в сугробе шапку, напялил по глаза, но Глухов успел опознать проныру.

Это был новгородский стражник Борис Головин — человек, потерявший чувство страха в результате нескольких ранений. Головин был старым подопечным Глухова. В прошлом году он сначала выслеживал его целую ночь, потом брал тепленького, потом спасал от пытки и казни, потом посылал в Новгород по делу. В принципе, Ивана и Бориса не связывали расчеты, долг, чувства любви или мести. Поэтому, чего им было скрывать друг от друга?

— Ой, батюшки, да это ж Борис Батькович! — радостно и ехидно рассмеялся Глухов. — Чего ты тут валяешься, брат? Или в Новгороде холоднее нашего?

— Да нет, получше будет. Я тут по обычному делу. У князя Андрея путевым дворецким служу.

Головин пригласил Глухова согреться. Выпили по чуть-чуть. Оказалось, Головин занят привычной работой — сопровождает княжеский обоз, организует охрану и дозоры, ночлеги, транспортировку грузов.

— А за мной чего подсматривал?

— Я тебя не сразу узнал, а сказали, у князя человек из дворца. Вот я и остерегся. Как там мое дело? — Головин беспокоился о своем прошлогоднем бегстве из-под стражи. На нем висело неопределенное обвинение в групповом покушении на царя.

— А нету никакого дела. Как договаривались. Ни листика не осталось, ни буквы.

За это выпили еще.

Глухов обрадовался дружеской оказии и попросил Головина съездить с Курбским в Вильно за «особым товаром». Головин согласился, и дальнейшая беседа превратилась в последовательность мерцающих тостов.

— Чтоб у вас не переводились царские деньги, а у меня — ваши!

— Чтоб дорога стелилась скатертью!

— А постель — простыней!

— И было бы чего в дороге выпить!

— И кого в постель положить!

Дальше сбились на женский вопрос. В крещенской круговерти женщины, естественно, представали вьюжными ведьмами. Головин беспокоился за некоего друга, который спит с русалкой. И вот вопрос: не превращаются ли русалки в ведьм — по зимней погоде? Реки-то подо льдом? Обсудили это дело за пару приемов. Решили, что ничего страшного. Поскольку, женщины — ведьмы по определению, то проявление ведьмачества неизбежно — в той или иной форме. Помянули за упокой прошлогоднюю ведьму Марию Магдалину. Хорошая была баба, зря потратили.

Тут вино кончилось, Головин проводил Глухова до Спасских ворот. Потом Глухов проводил Головина на полдороги обратно. В точке возврата обнаружилось, что разум уверенно определяет направление хода, но ноги указа не берут. Решили отдохнуть на месте. Спасительное место оказалось подворотней Заиконоспасских мастерских. Дед Мороз, тем временем, тоже хватил сорокоградусной, и очень удачно получилось, что какие-то три тепленьких человечка вышли в подворотню по малой нужде. Они-то и подобрали на всякий случай два неопознанных тела.