Книжное дело

Кравченко Сергей

Проект предусматривает огромное рубленое сооружение с сорока сороками куполов. Ровно столько в Москве числится отдельных церквей. Собственно, их и надлежит перенести на вершины нового храма, потратить на стройматериал. Теперь каждый московский приход придет в свой притвор!

Народ поворчал, но согласился. Начали строительство дружно. По воскресеньям вместо заутрени сходились к своим церквушкам и растаскивали их по бревнышку. Молиться стало негде, и занялись воскресной новостройкой.

Некоторые ревнители веры возмущлись:

— Чего мы строим такое здание из бревен? Давайте белокаменное возводить,

на века!

— А мы торопимся к юбилею, — отвечал Иван, — через 25 лет 600-летие крещения Руси, из камня так скоро не построишь! Потом, когда дело наладится, обложим храм белым московским камнем. Как гроб сосновый гробом мраморным.

Итак, Храм возвышается на том берегу Москвы-реки, прекрасно смотрится из Кремля.

— А что не в Кремле построили? — пристают скептики — Пожароопасно, — отмахивается Иван.

Храм готов, украшен, набит золоченой утварью и древними иконами. Объявляется всероссийская литургия. Раз храм самый главный, всеобщий, всеохватный, то и освятить его должны все наши священники, все дорогие наши братья крестовые. Заодно и сами освятятся, понесут отсюда единообразное смирение, однозвучную благодать!

— Федька, посчитай-ка: священников, игуменов, монахов у нас тыщ на сорок развелось? — спрашивает Иван, — небось, простым людям места в храме не хватит? Но ничего, скажите пусть пока вокруг постоят.

Бьет огромный колокол, слитый из всех колоколов. Крестовое сообщество наполняет гигантский сруб, начинает петь хором. Однако, колокол все качается, никак не может остановиться, глушит пение. Качается за облаками немыслимая колокольня, дрожит многосаженная толщина стен. От этой дрожи с иконы Николы Чудотворца нечаянно срывается лампадка, вспыхивает малый, но неприятный пожар. Крестовый хор пытается сбить возгорание, взывает к Господу о прекращении огня ради их службы.

— Ах, ради вашей верной службы?! — кричит Господь голосом Ивана из под купола, — так получите!

Из специальных котлов с многочисленных хоров льется огненное масло, нефть, сера. Все горит огнем!

Ну, и врата храма Господь, естественно, успевает заботливо затворить, подпереть крестами и хоругвями.

— Завидна судьба отошедших на Суд Божий в Доме Его! — успокаивает Иван мирных обывателей. Он почему-то и себя видит среди исполнителей кары Господней.

Но приходит утро, Иван подходит к окну — за рекой нет никакого пожарища, нет огромного сруба, нет и новостройки. Так, — одни лачуги, частоколы, лес до небес.

От этого здоровье царя ухудшается, его прямо рвет желчью.

На крик царицы Маши прибегают Бромелиус, Смирной, иеромонах Андрей, Гришка Скуратов, Данила Сомов и подполковник Штрекенхорн. Каждый предлагает несчастному свой способ облегчения.

— Вань, может, ты еще хочешь? — воркует в ухо Мария и вылетает вон, взлохмаченная.

Бромелиус просит принять микстуру европейского производства от всех ядов местного завода. Иван рычит, и доктор Елисей спешит за Марией, остудить ее досаду.

— Караул удвоен! — невпопад рапортует Штрекенхорн; видит, что не попал, ретируется через левое плечо.

— А давай-ка, государь, на воздух выйдем, — спокойно уговаривает Сомов. — Там снежок, на псарне щенки новые есть, уже по двору бегают, один смешной такой…

— Можно и коней посмотреть, — поддерживает Скуратов, — а то и выпить на морозе.

И уже нечего добавить духовнику Андрею, ибо дело душевного утешения сделано без его помощи.

Иван встает, подставляет плечи под шубу, выходит на зимний простор.

— И ты тоже с нами давай! — кивает Смирному.

Легко ли пить прошлогоднюю медовуху, в самом центре государства, на февральском морозце, в окружении верных друзей, коней и собак?

Должно быть, легко, — нам не узнать. То есть, не попадешь нынче в московский Кремль с собутыльниками, клубным конем и приблудной дворнягой…

Царь Иван побрел с товарищами по Соборной площади, и чем дальше уходил от Красного крыльца, тем легче ему становилось. Под стеной на псарне все было готово к встрече высокого гостя. Стояли сосновые козлы с настилом еловых досок, на чистой рогожке стояли глиняные плошки, непритязательная закусь соседствовала с бадейкой пива, большой бутылью немецкого вина. Рыбка имелась всех сортов. И все это как-то не казенно, без церемоний. От этого на душе стало тепло еще до выпивки.

Иван подозрительно скосился на Сомова:

— По ком гулять собрались?

— Ну… — запнулся Сомов, — вот хоть Касьян вчера был.

— И неделя о Мытаре не кончилась, — поддержал Смирной.

— Ну, и как он там?

— Кто?

— Мытарь.

— Хорошо, — Федя принял шутливый тон, — сначала честно волок царскую службу, сдирал три шкуры с православных, потом образумился, выбросил казенные деньги в грязь, пошел с друзьями отдыхать по белу свету. А потом книжку об этом написал.

— Вот и мы так. — Грозный тоже улыбнулся, — от службы, нелепых денег — бродить… — Грозный ковырнул снег, — … по белу свету. Только что про нас напишут?

— Не скучай, государь, сами и напишем. Вчера из Новгорода прискакал отрок. Наш человек везет печатный прибор под охраной конной сотни.

— Что за сотня? Я не посылал.

— От князя Курбского. На перемену идут. Легко раненые, но скакать годные.

— Уберегут прибор, если раненые?

— Уберегут.

— Ну, смотри мне! — Грозный приблизился к Смирному, — и не тяни время! Крестовые разбегутся, с тебя спрошу! Ты казнить не велишь!

Дальнейшее застолье происходило необычно. Царь в кресло садиться не пожелал. Стали выпивать, закусывать на ногах. С кубками и кусками еды переминались с ноги на ногу, медленно перемещались по кругу. Сверху, с Ивановой колокольни это выглядело забавно. Люди шли хороводом, запрокидывая головы под каждый тост. У всех этот кивок случался одновременно — никто не хотел отстать от царя. Ход при этом замедлялся незначительно, и казалось, люди совершают некий древний обряд вокруг незримого храма.

Это и был наш самый старый, исконный обряд! И храм туманный в середине круга чудился каждому русскому. Вот, разве что подполковник Штрекенхорн шествовал в недоумении.

По ходу дела царь спрашивал что-то у одного, тут же выслушивал другого, включался в посторонние беседы, которые у нас на Руси, как известно, вскипают беспорядочно уже после третьей рюмки.

Смирной тащился у левого плеча властелина. Правое плечо прикрывал Гришка Скуратов, впереди рассекал немногочисленное сообщество Данила Сомов с лопоухим щенком на руках.